В девять его ждет Митрофанов. Дернул же черт сыграть в благородство! Отзыв обвинительного… Продление следствия… Новые обстоятельства… Идиот! Копал, копал — выкопал.
Могилу он себе выкопал, вот что.
Сказать Митрофанову, что пошутил? А все это сжечь к едрене фене? Но… А внук? А та фруктовая тетка с рынка? А пацан этот безрукий?
С другой стороны, похоже, что он, рядовой следак, в одиночку раскрыл…
Что раскрыл? Вон он, основной вопрос… Без ответа.
Сжечь. Уничтожить. А как тогда жить? Зная…
А что, если… В конце концов, у него есть начальство! Тот же Митрофанов.
— Петр Максимович, — поднялся навстречу бывший ученик. — Как ты? Чего удумал? Я, грешным делом, решил, что ты снова — того! — Митрофанов выразительно щелкнул себя по кадыку. — Я тут ради тебя горло деру, убеждаю, что ты — лучшая кандидатура на кадры, а ты мне такой бэмс… Надеюсь, больше никому эту свою идею с отзывом обвинительного не излагал?
— Нет.
— Ну и ладно, ну и славненько. Очень ты мне там, в кадрах, пригодишься. Работать все сложнее, свои люди во как нужны! — Митрофанов снова потревожил свой кадык, теперь полоснув по нему ладонью.
— Зря старался, Олег, — буркнул Зорькин. — Не пойду.
— Что — зря? — Собеседник покровительственно хмыкнул. — С твоим опытом сам Бог велел воспитывать молодежь. Учить уму-разуму.
— Нет, — снова повторил Зорькин. — Не надо.
— Что за каприз, Максимыч? — недовольно уставился на него Митрофанов. — Я что, зря жопу рвал?
— Зря. Увольняюсь.
— Что?
— Увольняюсь я, Олег Вячеславович. Совсем.
— Ты что, опять с похмелья, Максимыч?
— Наоборот протрезвел. Вот это, — Зорькин бухнул на стол перед начальником тяжелый пакет, — информация. Наша, официальная и всякая иная — пресса там, Интернет… Сверху в голубой папке — мой отчет. Прочитаешь — поймешь. Делай с этим что хочешь. Посчитаешь нужным — дай ход. Нет — сожги и забудь. Я уже забыл.
— Ты мне бомбу, что ли, принес? — неуверенно улыбнулся Митрофанов, опасливо косясь на пакет. — По-человечески сказать не можешь, что там?
— Сам поймешь, — хмуро сообщил Зорькин. — Хочешь — скажи, что сам до всего этого допер, мне не жалко.
— Да что там, Максимыч? — забеспокоился начальник. — Сядь, я при тебе посмотрю.
— Нет, — отодвинулся к двери Зорькин. — Я пошел. Мне надо еще рапорт об увольнении зарегистрировать.
— Максимыч…
— Прощай, Олежек. И не препятствуй. Прочитаешь — сам уйти попросишь, чтоб глаза не мозолил. — И не дожидаясь, пока открывший рот Митрофанов скажет что-либо еще, вышел.
* * *
Главврач реанимации пропустил в кабинет двух женщин, показал на кресла:
— К сожалению, к нему сейчас нельзя. Только что закончили прямое переливание крови. Он слаб, очень слаб.
— Он выживет? — не выдерживает дама помоложе, сероглазая красивая шатенка, видимо жена.
— Надеемся, — кивает доктор. — Сейчас все зависит от него самого.
— Мой сын обязательно выживет, — вздергивает подбородок женщина постарше, с седой стрижкой, — он сильный.
— Конечно, — соглашается доктор. — И очень везучий: нашли его вовремя, еще бы немного и…
— А кровь ему хорошую перелили? — неожиданно спохватывается супруга. — Его СПИДом или гепатитом не заразят? Сейчас столько ужасов про это рассказывают!
— У нас не было времени проверять кровь на инфекции, — сухо роняет врач. — Но донор — молодой парень, думаю, все обойдется. Я же сказал, ваш сын и супруг очень везучий человек. Такую кровь, как у него, найти весьма сложно.
— Четвертая, резус отрицательный, — вставляет Алла Юрьевна. — Подобная кровь наличествует у очень небольшого числа людей, и почти все носители этой крови — исключительные личности, начиная с Иисуса Христа.
— Что, у Христа тоже? — удивленно переспрашивает доктор. — Не знал.
— Знаете, есть теория, — с удовольствием просвещает его седая дама, — что группа крови имеет наследственные корни. Особенно такая редкая. Она течет в жилах всего семи процентов землян, и вполне возможно, что все они — дальние родственники.
— Алла Юрьевна, вы хотите сказать, что наш Алик — родственник Христа? — с глупой и гордой улыбкой спрашивает супруга больного.
— Вполне возможно, — скромно пожимает плечами дама.
— Ну а тот донор, у которого сегодня кровь взяли, может, и он — наша родня? — Сероглазая с любопытством смотрит на свекровь. — Надо, наверное, с ним познакомиться?
— Ты же знаешь, Жанна, — покровительственно и холодно цедит Алла Юрьевна, — в Санкт-Петербурге у нас родственников нет. Все умерли в эмиграции. Хотя, конечно, мы должны поблагодарить этого доброго юношу. Доктор, мы можем его навестить?
— Вряд ли, — врач устало трет глаза, — его уже увезли в палату. Спит.
— Ничего-ничего! — машет рукой сероглазая. — Мы потом к нему зайдем, когда Алик поправится, вместе и зайдем! Они же теперь кровные братья! Вы фамилию скажите, я запишу.
— Фамилию? — Доктор роется в бумагах. — Сейчас узнаю.
Нажимает на селектор, долго слушает гудок.
— Лида, скажи-ка мне фамилию паренька, у которого кровь брали.
— Баязитов, — звонко докладывает голос. — Иван Романович Баязитов.
— Иван? Баязитов? — Седая дама смертельно бледнеет. — Вы не ошиблись?
— Вы его знаете, Алла Юрьевна? — с тревогой глядя на изменившееся лицо свекрови, спрашивает сероглазая.
— Нет, — едва разлепляет сухие губы та. — Фамилию по телевизору слышала, бандит, который девочку убил. Разве он не в тюрьме?
— Из тюрьмы и доставили, — спокойно объясняет доктор.
— Как? — вскакивает сероглазая. — Кровь убийцы — моему мужу? Он же прокурор города! Почему вы не спросили разрешение у родственников?
— Вам нужен живой супруг или мертвый прокурор? — устало поднимается врач. — У убийцы, думаю, кровь ничуть не хуже, чем у прокурора. По крайней мере, совершенно одного цвета. Извините, мне нужно к больным. У нас — обход.
* * *
Стыров приехал на работу рано, еще до прихода секретаря, потому сам сгреб всю почту с ее стола и принялся внимательно рассматривать конверты. В данный момент его не интересовали ни оперативные сводки, ни секретные приказы. Даже письмо с изображением совы в уголке, что означало особую секретность послания и особую же важность, он, не задумываясь, отложил в сторону: потом.
Невзрачный канцелярский конвертик, серенький, тощий, отыскался в пачке ночной курьерской доставки. Синяя литера «М» вместо марки говорила о том, что отправитель сего послания — «Медпункт». Так скромно именовался громадный и разветвленный научный блок, чуть ли не институт, занимающийся единственно выполнением специальных заказов таких же, как у Стырова, секретных подразделений.
