Он чувствовал: еще чуть-чуть, и ее красота заставит его забыть все на свете – ненависть, приведшую его сюда, любовь к брату, самого себя.
Не смотри на нее, Джекоб. Он что есть силы сжал пораненную руку, чтобы ошпарить себя болью. Боль от клинка брата твоего. Он сжимал рану до тех пор, пока кровь не полилась струйкой, и все вспомнилось снова: лицо Уилла, искаженное яростью. Его пропащий брат.
Фея двинулась к нему.
Да-да. Подойди поближе.
– Ты и вправду такой наглец, что считаешь возможным предъявлять мне требования? – Она подошла к нему почти вплотную. – Думаешь, если одна фея перед тобой не устояла, то и любая не устоит?
– Нет. Это не так, – ответил Джекоб.
Глаза ее испуганно распахнулись, когда он схватил ее за лилейно-белую руку. Ночь оплела паутиной его уста, но он успел вымолвить ее имя, прежде чем она лишила его дара речи.
Она оттолкнула его, вскинула руки, пытаясь отринуть от себя смертоносные руны. Но ее пальцы уже превратились в ветки, а ноги пустили корни. В волосах зашуршала листва, кожа сделалась корой, а ее вскрик прозвучал то ли стоном, то ли порывом ветра в кроне раскидистой ивы.
– Красивое имя, – сказал Джекоб, раздвигая плакучие ветви и подходя к самому стволу. – Даже жалко, что произносить его можно только в вашем царстве. Любовнику своему ты его никогда не называла?
Ива заскрипела, и ствол ее склонился к воде, словно оплакивая свое отражение.
– Ты наградила моего брата кожей из камня. Я дарю тебе кожу из коры. По-моему, вполне честная сделка, разве нет? – Джекоб запахнул плащ, прикрыв окровавленную рубашку. – Пойду найду Уилла. И если его кожа все еще из нефрита, я вернусь и разожгу костер прямо у тебя на корнях.
Джекоб не мог бы точно определить, откуда донесся до него ее голос. Может, он вообще звучал только у него в голове, но до того отчетливо, будто каждое слово она шептала ему на ухо.
– Отпусти меня, и я верну твоему брату человеческую кожу.
– Твоя сестра предупреждала: именно это ты и пообещаешь. И не велела тебе верить.
– Приведи его ко мне, и я докажу.
– Твоя сестра еще кое-что посоветовала сделать. – Джекоб запустил руку в ее густую крону и сорвал целую пригоршню серебристых листьев.
Когда он завернул листья в платок, ива тяжко вздохнула.
– Вообще-то, я должен отнести эти листья твоей сестре, – сказал Джекоб. – Но думаю, лучше выменять у тебя за них кожу брата.
Пруд мерцал перед ним зеркальным серебром, а рука, которой он дерзнул схватить фею, теперь онемела, как на морозе.
– Я приведу его тебе, – сказал он. – Этой же ночью.
Но по кроне ивы пробежала дрожь.
– Нет! – зашелестели листья. – Только не до свадьбы! Он нужен Кмену. Завтра нефритовый гоил должен быть рядом с ним.
– Но почему?
– Обещай, или я не стану ничего делать.
Пруд давно уже скрылся где-то за стрижеными кустами, а Джекоб все еще слышал ее голос.
– Обещай!
Снова и снова.
47. Кунсткамеры императрицы
«Приведи его ко мне». Но как? Джекоб битый час простоял за конюшнями, что протянулись между дворцом и парком, не спуская глаз с окон северного крыла. Там все еще горел свет – тусклое мерцание свечей, которое так приятно глазам гоилов, – и однажды ему показалось, что он увидел короля: стоя у окна, тот смотрел в темные кущи сада. Ждал свою возлюбленную. Накануне собственной свадьбы.
«Приведи его ко мне». Но как?
Ответ Джекобу подсказала детская игрушка. Перепачканный грязью мячик, завалявшийся между ведрами у конюшен. Ну конечно, Джекоб! Золотой мяч!
Три года назад он продал императрице эту чудо-игрушку. Одно из любимых ее сокровищ, волшебный мяч хранился теперь в кунсткамерах. Только вот во дворец Джекоба уже ни один часовой не пропустит, а слизь-невидимку у него отобрали гоилы.
Еще час он убил, чтобы найти улитку, которая дает такую слизь. Императорские садовники нещадно их давили, но в конце концов Джекоб отыскал сразу двух под замшелым выступом каменного колодца. По счастью, раковины их были уже различимы, однако слизь подействовала, как только он помазал ею у себя под носом. Слизи, правда, оказалось не много, но часа на два должно хватить.
Перед крыльцом черного входа для слуг и поставщиков, прислонясь к стенке, дежурил лишь один часовой, и Джекоб проскользнул мимо, так и не потревожив его полудрему.
В дворцовых кухнях и прачечных работа кипела даже ночью, одна из служанок, еле живая от усталости девка, испуганно остановилась, когда Джекоб ненароком коснулся ее невидимым плечом. Но уже вскоре он добрался до лестниц, что надменно возносились из мира прислуги в мир господ. Он чувствовал, как понемногу немеет кожа, ведь он пользовался слизью всего несколько дней назад, но, по счастью, руки-ноги пока не отнимались.
Кунсткамеры располагались в южном крыле, самой новой части дворца. Шесть залов, где они теперь размещались, были отделаны лазуритом, ибо этот камень, по слухам, ослаблял волшебное действие выставленных экспонатов. Императорское семейство искони имело пристрастие к чудодейственным предметам и прилагало немалые усилия, чтобы завладеть как можно большим их количеством. Но лишь отец нынешней императрицы положил конец анархии, издав указ, согласно которому обо всех волшебных предметах, животных и людских существах следовало уведомлять власти, ставя оные чудеса на учет. В самом деле, как прикажете править миром, где вчерашний нищий, отыскав золотое дерево, наутро объявляет себя бароном, а говорящие звери в лесных чащобах нашептывают простолюдинам всякую крамолу. Снотворные розы и провидящие зеркала в нехороших руках тоже могут натворить немало бед.
Возле позолоченных дверей часовых не было. Двери эти еще дед императрицы заказал златокузнецу, который обучался своему ремеслу у ведьмы. В деревья, раскинувшие золотые кроны по всему дверному полотнищу, были врезаны ветви настоящей ведьминой березы, пронзавшие всякого, кто попытается открыть двери, не зная их секрета. Стоило коснуться дверной ручки, и эти ветви выскакивали из своих гнезд, как копья, причем метили, как и в Черном лесу, первым делом в глаза.
Но Джекобу-то секрет дверей был известен. Он подошел к ним вплотную, но не дотрагиваясь до ручек. Среди золотых листьев кузнец спрятал неприметного золотого воробушка. Стоило Джекобу на него дохнуть, и золотые перышки окрасились пестроцветьем живой птицы, после чего двери, словно распахнутые порывом ветра, услужливо раскрылись сами собой.
Кунсткамеры Аустрийской империи.
Первый зал по большей части занимали волшебные существа, добытые членами императорской семьи на охоте. Проходя мимо застекленных витрин, где, хранимые от пыли и моли, стояли всевозможные чучела, Джекоб, казалось, ощущал на себе их неотрывные остекленелые взгляды. Единорог. Летучие зайцы. Бурый волк. Люди-лебеди. Золотые вороны. Говорящие кони. Разумеется, была здесь и лисица. Отнюдь не такая изящная, как Лиса, и все равно Джекоб не посмел встретиться с ней взглядом.
