Маг сильнее. Он почти сбросил меня, почти вырвался из захвата…
«Да сделай же что-нибудь!»
И я сделала.
Его губы холодны и тверды как камень. Я не прекращаю поцелуй, отдавая собственное тепло и дыхание, вливая магию по капельки. Мысленно молю успокоиться. Его губы теплеют, податливо раскрываются, зубы неловко ударяются о зубы…
Когда его руки заползли под мою рубашку, а язык нагло забрался в рот, «лечение» пришлось прекратить. Упершись магу в грудь, я скатилась с него в сторону.
Чуть отдышалась и вспомнила:
— Где агграссец?!
Растерянная Валэри не успела ответить. Человеческий вой надрывно вспорол темноту. И затих.
Глава 21. Осколки памяти
Семиград, императорский дворец,
45-й день пришествия Эвгуста Проклятого
Очнувшись, Аташ помотал головой, прогоняя багровые пятна перед глазами. Восстановив в памяти последние мгновения перед провалом в темноту, камиец попытался вскочить — и завалился набок. Руки и ноги демона сковывали кандалы, покрытые хианитом.
— С каких это пор царь, пусть и бывший, опускается до подслушивания? — прозвучало насмешливо над беспомощным шпионом.
— А с чего это вдруг маг фиолетового луча бьет в спину? — парировал Аташ и скосил глаза на собеседника.
Тристан устроился в удобном кресле напротив своего пленника. Маг не скрывал своего злорадства и радостно потирал руки.
— Неправда, я нанес удар, как полагается, открыто, — притворно обиделся главный придворный чароплет. — Это у тебя реакции заторможенные.
Аташ оставался бесстрастным.
— Вижу, не отрицаешь, значит, сам считаешь, что попался, как желторотый юнец, а еще первейший помощник Эвгуста, — провоцировал гнев демона Тристан и, наконец, нашел, чем его зацепить: — Неудивительно, что бабы отняли Хекет у такого слабака.
Камиец напряг мускулы, цепи весело зазвенели, но выдержали натиск.
— Протри глаза, глупец, на тебе хианит.
Демон наклонил голову, чтобы скрыть отнюдь не расстроенное выражение лица.
— Чего ты хочешь? — устало спросил скованный. — Зачем весь этот фарс? Ведь все равно придется меня отпустить, иначе Эвгуст оторвет тебе голову.
— Это если он узнает, — усмехнулся маг и, подойдя к пленнику, распахнул на груди рубашку. — Как убрать это?
На груди мужчины вытянутой кляксой темнела метка, похожая на родимое пятно. Да только появилось оно недавно, стараниями проклятого ренегата.
Демон фыркнул и откинулся на стенку:
— Пиявник может снять только Эвгуст. Или ты, наивный, полагал, что он дал мне право управлять этой тварью? А знаешь… ты правильно думаешь…
Демон злорадно оскалился — и в то же мгновение мага опалила невыносимая боль. Пиявник — одно из пыточных изобретений Мульхема. Он исполнял мысленные команды хозяина, даже когда повелевающий мог при этом быть временно бессильным.
Пока полуобморочный Тристан катался по полу, камиец во второй раз напряг мускулы — и разорвал цепи. Ноги он освободил еще быстрее.
Оглядевшись, Аташ понял, что находится в башне, а точнее, в личных покоях мага, куда можно попасть, только получив приглашение.
Довольно поцоков языком, камиец приказал пиявнику ослабить хватку.
— Как?.. — прошептал маг, вытирая бегущую по подбородку кровь из прокушенной губы.
— Как я освободился? — переспросил демон, не отвлекаясь от осмотра. — Легко. Физическая сила камийцев не зависит от магического дара. Мы, воистину, крепкие ребята.
Тристан попытался встать.
— Лежать, — приказал Аташ, подходя к стене, где у Тристана находился тайник. И пригрозил: — Иначе пиявник снова примется за тебя.
Маг замер, напряженно следя за действиями демона.
А тот не обращал на хозяина внимания, ощупывал, простукивал и даже царапал подозрительную стенку. Его настойчивость вознаградил щелчок.
— Ты пожалеешь об этом, — рыкнул Тристан и ринулся на подобравшегося к его тайнам наглеца.
Пятно на груди багрово запылало, вызывая новые волны боли. Маг застонал и снова упал как подкошенный.
— Что же тут такого интересного? — глаза демона запылали темным любопытством. — Что ради него ты рискуешь своей жизнью?
В тайнике главного придворного мага кроме бумаг, двух книг и шкатулки с редкими амулетами, которые демон нагло рассовал по карманам штанов, обнаружилась горсть зеленовато-болотных кристаллов памяти.
Один из них, подвешенный на цепочку из серебра, и привлек внимание.
— Посмотрим, что тут у нас, — не сводя глаз с Тристана, пробормотал демон и плюхнулся туда, где совсем недавно сидел хозяин башни.
— Послушай, Аташ, уйми свое любопытство — в кристалле не мои тайны, — увещевал маг. — Ты пожалеешь, если сунешь в них свой нос. Тебя не спасет и покровительство проклятого колдуна…
— Я рискну, — усмехнулся демон и, шепнув слово-пробуждение, активировал кристалл.
Комнату осветил зеленоватое сияние, которое постепенно ширилось, пока не оставило затененных уголков.
События, запечатленные кристаллом, наполнились жизнью, обретая краски, звуки и объем. Демон прикипел взглядом к развернувшейся картинке. Бледный маг устало закрыл глаза, но тот час же, вздрогнув, их открыл, когда раздался пронизывающий стон.
Стонала женщина…
* * *
Семиград, императорский дворец,
20 лет назад до пришествия Эвгуста проклятого.
Стонала женщина.
Обессиленная, она лежала на широкой кровати, застеленной роскошным бельем из белоснежного вискурского шелка. Пряди длинных черных волос прилипли к бледному изможденному лицу. В сапфировых глазах плескался океан отчаяния. Ее красоту не перечеркивали даже мучительная боль, разрывавшая ее огромный живот.
Женщина не могла дать жизнь ребенку вот уже вторые сутки.
Ее правую руку держал в широкой ладони темноволосый мужчина. Синие глаза полны отчаяния, но узкие губы упрямо продолжают время от времени одарять жену ободряющей улыбкой. Он не покидал ее ни на минуту, боясь, что стоит ему уйти, как она перестанет бороться.
— Лелия, Лелия, — шептали бледные губы самого могущественного человека Северной империи. — Родная, держись… уже скоро, любимая…
Императрица не слышала его — женщину все глубже затягивало в водоворот боли. С каждым мгновением, с каждым стоном из нее по капле уходила жизнь. Страдания давно убили волю и жажду жизни. Ей хотелось, чтобы муки окончились, даже если после них ничего не будет. Не будет ее…
— Лелия, не смей оставить меня одного, — он словно читал в ее душе, впрочем, так всегда и было, ведь они — две половинки одного целого. — Борись, если не ради меня, то ради нашего малыша. Слышишь, родная?..
