* * *
Архиепископ Пимен глянулся подьячему куда лучше, нежели Герман. Новгородец был полным – а упитанные люди, как известно, всегда добрее; его волосы были коротко бриты на боярский обычай, а борода, наоборот, оказалась длинной, до самого живота, что еще больше добавляло солидности. Одет Пимен был тоже хорошо – но без лишнего украшательства. Скуфья была без опушки, крест просто крестом, да и сукно мантии показалось самым обычным, местным. По всему архиепископ внушал куда больше уважения, нежели казанский иерарх. Хотя, может статься, дело тут было не в нем самом, а в тех пушках, что увез от него боярин к себе на Вагу, в опекаемую по государеву поручению обитель.
Стол пастыря оказался не постным – тут были и буженина, и жареные лебеди, и заячьи почки на вертеле, и запеченные в тесте голуби. Так что в покоях новгородского подворья Басарга смог наесться от души, не чуя больше во рту рыбного духа.
Боярин Андрей Басманов сидел рядом, нахваливая угощение и подливая всем то морса, то сбитня. Видимо, чисто по привычке. Государь Иоанн Васильевич не переносил пьяных
[21]
, а потому перед визитом к государю ничего хмельного архиепископ на стол не поставил. А выпить хотелось. Что же за пирушка, коли ни вина, ни меда?
– Наслышан я о заступничестве твоем за поморов, боярин Леонтьев, – после того как все подкрепились, поведал новгородский пастырь. – Полста душ христианских спас – великое дело. После сего на севере в справедливость государя нашего поверят без сомнения. Тоже достижение важное. Да и в твоей честности мало кто усомнится.
– Найдутся такие люди, – не согласился Басарга. – Иных даже по именам знаю.
– Без недовольных никогда не обойтись, сын мой, – развел руками епископ. – Токмо Господь пятью хлебами пять тысяч людей накормить мог. Нам же сие не по силам, и рядом с сытым, нами накормленным, завсегда голодный найдется, что за нищету свою нас винить станет. А что поделать, коли хлебов всего пять, а страждущих тысячи?
– Тут Басарга ловчее управился, – встрял Басманов. – У него спасенных полста, а недоволен един. Откупщик холмогорский.
– Ну, найдется и еще кое-кто, кому серебра поиметь из-за меня не получилось, – пожал плечами Басарга. – Мыслю, уже ябеды строчат на своевольство и укрывательство.
– А мы их все порвем, не боись… – пообещал Басманов, наливая еще морса. – Так зачем тебя митрополит Герман к себе звал, не поделишься?
– Он не митрополит, епископ.
– Его государь с Афанасием уже давно в преемники определили. Живет в палатах митрополитовых, вместе с оным на все думы и служения ходит. В суде, вон, тоже за мудрость нашу Бога молит. Старый митрополит со дня на день на покой уйдет. Сказывает, утомился. Не по плечу власть полученная.
– Что поделать, – пожал плечами Басарга. – Мне тоже ноша моя тяжелой слишком порою кажется. Вот только переложить ее не на кого.
– Да, деяния наши, на благо направленные, иной раз излишней тяжестью оборачиваются, – согласился архиепископ Пимен. – Я, боярин, от имени думы боярской с государем об отречении его беседовал. Опосля по поручению боярскому согласие на опричнину подписывал, на права новые от земства… Вестимо, с тех самых пор государь меня за епископа думы боярской принимает, за земского сторонника. К себе не допускает.
– Гонит, что ли? – не поверил опричник.
– Не зовет. Не выходит. Дважды в слободу Александровскую приезжал, его токмо издалека видел. Кабы мне побеседовать с ним, подьячий… Может статься, тогда он мнение свое бы и переменил?
– По старшинству и авторитету архиепископ Пимен вроде как старше Германа будет, – добавил боярин Басманов. – По старшинству епархии, по своему посту при думе. Невместно Германа поперед новгородского владыки ставить!
– Не все в мире сем по справедливости выходит, – развел руками Басарга. – Вот взять знакомую твою, Андрей, княжну Шуйскую. После смерти царицы с горя от мира в отшельничество она ушла, за помин души молилась, живьем себя похоронила. Ныне, вот, сердцем отошла, вернулась – ан никто в чистоту ее и не верит. Ведь в затворничестве не казалась никому. Никто ее не видел, никто государю не поручится, что она послушницей безгрешной в отшельничестве жила.
– Княжна Шуйская после смерти Анастасии в монастырь Горицкий послушницей ушла, к постригу готовилась, – коротко пересказал давнишнюю историю Андрей Басманов. – А опосля… – Он замялся. – Опосля еще дальше удалилась.
– А не ее ли я в Покрово-Зверином монастыре видел? – задумчиво погладил бороду архиепископ. – Вроде сказывали мне монахи о сей тихой и скромной молельщице, от глаз чужих скрывающейся, имени своего не называющей. За Анастасию, рабу Божию… Да, за Анастасию она поклоны клала. Скромница на диво, тихая, богобоязненная. Да, боярин, пожалуй, поручусь я государю за ее добродетель. Хотя что я? Не допускает меня царь пред очи свои грозные.
Басарга открыл было рот, чтобы сказать, как сильно ошибается архиепископ, пояснить, что никогда княжны в новгородских краях не бывало, но вовремя спохватился. Ведь свою близость с Мирославой ему прилюдно показывать нельзя. А если так – то откуда он сие знать может?
– Она-она, – уверенно подтвердил Андрей Басманов. – Я тоже видел. Сразу не признал, но теперь припоминаю: она! Послушница скромная, благочестивая. Все ею восхищались и в пример ставили.
– Достойная женщина, – кивнул архиепископ. – Коли увижу сию скромницу, обязательно под свое покровительство приму.
– Засиделись мы, отче, – внезапно спохватился боярин Басманов. – А нас государь дожидается. Благодарствуем за угощение. Идем, Басарга…
Новгородское подворье стояло в Китай-городе возле Рыбных ворот. До Кремля идти было столь близко, что в седло подниматься лень. Тем паче что верхом дальше Фроловских ворот все едино не пускали.
– Великое дело, когда митрополит с государем едино мыслят, одного хотят, к одному стремятся. Когда государь, любое дело зачиная, всегда благословение свыше получает и молебны искренние по всей Руси. Когда над ратями царскими рука Божия простирается, а изменники с каждого амвона проклинаются. Такой силой и единством любую преграду своротить можно. Когда народ не по приказу, но по душевному желанию волю высшую исполняет… – быстро идя рядом, горячо объяснял Андрей Басманов. – Пимен, он такой, опереться можно. Сколько лет его знаю, никогда не подводил. И не за земство он, родовитость во первую главу не ставит. Нам же с тобой, друже, иного и не надобно. Как всем опричникам прочим. Сковырнем Рюриковичей – сами на их места сядем. Новые династии зачнем…
Передней комнатой была просторная светелка недалеко от царской опочивальни. Здесь помещался не только стол, на котором стояло несколько мисок со сластями – прозрачной розовой курагой, изюмом, ягодными цукатами и дынями в меду, – но и несколько сундуков, пюпитр, пара тяжелых шкафов из цельного дерева. Иоанн, в одном исподнем, просматривал страницы толстенной книги в кожаном тисненом переплете, с желтыми пергаментными страницами и вычурным текстом, выдающим в древнем томе монастырские летописи. Впрочем, древняя вязь писцов государя ничуть не смущала, и он решительно вносил правку как в текст, так и делая пометки на полях, иногда азартно восклицая:
