Глухой удар – топор опять засел в полу, и тех мгновений, что враг потратил на его вытаскивание, боярину хватило, чтобы перевести дух и выпрямиться во весь рост.
– Ну ты блоха! – покачал он головой. – Скачешь, как пришпоренный.
– На абордаж ты ни разу не ходил, боярин, – усмехнулся, тяжело дыша, душегуб. – Толпа всегда большая, а палубы чуть-чуть. Токмо задержись на месте… Справа или слева, а то и сверху, но обязательно кто-нибудь прихлопнет. Хочешь жить – скачи, словно кузнечик, и бей всем, что попадется под руку.
– Подушкой в битвах меня еще не били, – усмехнулся Басарга, чуть скосил глаза вниз, потрогал ладонью разрез на рубахе. Прижатая к телу ткань моментально напиталась кровью.
– Был бы палаш, ты бы уже мертвый лежал, – с явным сожалением произнес гость. – Топор режет плохо.
– Попробуй еще раз. – Опричник поднял с пола подушку.
– Ага… – Тать быстро стрельнул глазами, сцапал со стола подсвечник, ринулся вперед, занося топор.
Басарга, встав в позицию, вскинул саблю – и противник тут же отскочил, причмокнул, качнулся из стороны в сторону, швырнул подсвечник вниз, в ступню. Басарга невольно поддернул ногу, теряя равновесие, – и чужак взмахнул топором, торопясь пробить ему грудь, пока опричник снова не встал на ноги.
Но боярин вставать и не стал. Он даже толкнул вверх тяжелую подушку, ускоряя падение, а когда топор шаркнул мимо ребер – вскинул саблю, пронзая противнику грудь, и тут же вырвал с оттягом, разрезая рану вширь.
Тать споткнулся, с грохотом рухнул на пол, привстал – но опять не удержался, врезался головой в лавку, опрокидывая ее на пол. Вновь поднялся, но только на колени, повернулся и опять упал. И снова приподнялся, сел, опершись спиной на ножку лавки, покачал головой:
– Инне ваер… Но я еще жив! – Стиснув зубы, он все-таки встал на ноги, добрел до топора, наклонился. Попытался схватить правой рукой. Увы, она висела как плеть, и только пальцы совершали бессмысленные хватательные движения. Тать выругался, взялся за топор левой ладонью. Покачиваясь, распрямился.
Боярская сабля со свистом резанула воздух и уперлась ему в горло.
Чужак подумал и выронил топор:
– Твоя взяла, боярин… – Он попятился и в очередной раз с грохотом упал на спину.
– Тришка, сумку тащи с припасами лекарскими! – кинулся к раненому Басарга. – Надо разрез закрыть, пока кровью не истек.
– А чего его лечить? – пожал плечами Тришка-Платошка. – Сдохнет, душегуб, туда ему и дорога.
– Если сдохнет, как спросить, кто его послал?
– Ду ер ен генттлеман… – открыв глаза, внезапно горячо зашептал тать. – Сом икке дрепе… Епнеде…
– Чего это он? – не понял Басарга.
– Бредит, наверное, – подошел холоп. – Дай тебя поперва перевяжу, боярин.
– Ты ведь боярин, боярин, – тяжело выдохнул, перейдя на русский, тать. – Ты не добьешь пленного? Чего-то жить вдруг зело захотелось…
– Других резать горазды! – возмутился Тришка. – А как самим отойти, так сразу жить просятся!
– Разве это не был честный поединок? – улыбнулся душегуб. – Будем благородны и далее. Я признаю себя твоим пленником и даю честное благородное слово не делать попыток к бегству.
– Для начала скажи, кто ты такой?
– Карст Роде, мореход датский, к вашим услугам. Перегулял по осени. Уж очень вино у вас тут крепкое. Отстал от корабля. Ледостава капитан больно боялся. Вот и отвалил, едва трюмы заполнились, ждать не стал… – Раненый хоть и говорил урывками, но ощущал себя явно лучше. Видно, когда лежал, кровь к голове лучше приливала.
– Почему хотел меня убить?
– Так без денег остался, боярин. Свои пропил, новых не получить. Зима. Где мореходу золота добыть, коли море замерзло? Одежду пропил, меч пропил. За деньги на боях кулачных дрался, тем и выжил. Однако же нашлись намедни добры люди, предложили работу прибыльную для бывалого пирата. Местные тебя, сказывают, тронуть боятся. А я мыслил кошель тяжелый получить да по весне на первом же борту уйти за тридевять земель… Вай-вай гут энд джор! – Тришка-Платошка полез под рубаху пленника с охапкой болотного мха, и тот вскрикнул от боли.
– Какого «пирата»? – не понял Басарга.
– «Судовая рать» по-вашему. На кораблях для охраны плаваем. Коли кто кого ограбить хочет… То и сам раздетым бывает.
– Вот откуда у тебя мастерство такое странное… – понял опричник.
– Нам, трюмным крысам, в тесноте меж палубами не размахнуться. Да и на палубе ванты, куда ни сунься. Посему длинным клинком особо не повоюешь. Тесак да топор, нож да кастет – вот и все наше оружие.
– Кто нанял?
– Не скажу. Нехорошо получится, коли выдам.
– Ты ведешь себя как человек чести, – наклонился ниже к нему опричник. – Ты признал себя моим пленником. Так отвечай на вопросы без утайки.
– Разве по законам чести пленник обязан выдавать секреты? – спросил Карст Роде.
– Разве по законам чести пленного запрещается пытать?
– Проклятье!!! – Тать снова оскалился от боли. – Будь по-твоему, я скажу…
На рассвете опричник, волоча за собой пленника в накинутом на плечи тулупе, ворвался на двор откупщика Бачурина, цыкнул на дворню, сунувшуюся было навстречу, поднялся по крыльцу, через лабиринт хорошо знакомых еще с осени коридоров быстро дошел до купеческой опочивальни, ногой распахнул дверь, ворвался внутрь, в пахнущую иван-чаем и дымком негу, бросил пленника на ковер.
Рыхлая баба, утопавшая в перине и подушках рядом с хозяином, завизжала и зачем-то выпрыгнула из постели, попытавшись забиться под кровать. Щель там оказалась для нее узковата, и баба, пыхтя и скуля, просто вжалась между ножками. Купец же присел и лишь немного попятился, упершись затылком в подголовник.
– Нечто ты забыл, Прокоп, что сыск я веду умело? Что славно и быстро у меня дело сие получается? – поинтересовался Басарга, ступая ногой на боковину кровати и вытаскивая саблю. – Ась? Чего же тебе тогда неймется? Али полагал, не догадаюсь я, что за поморец безвестный с рожей лоснящейся золотишком за душегубство платит?
Откупщик глянул в сторону датского морехода. Бледное лицо того, окровавленная рубаха, примотанная к телу рука произвели должное впечатление. Купец сглотнул и хрипло прошептал:
– Помилуй, подьячий… Бес попутал…
– И чего тебе надобно-то, Прокоп, не понимаю. – Кончик сабли плавно скользнул по одеялу и зарылся в бороде откупщика. – Государь ведь приговорил поморцам добро разграбленное и ладьи тебе возместить. Выходит, и убытка никакого. Али обиделся за то, что вором назвали? Так ведь вор и есть, на том я тебя и поймал. И отчего вы все такие обидчивые, откупщик? Не себя за лихоимство корите и проклинаете, а тех, кто вас ловит. Ась?
Откупщик сосредоточенно следил зрачками по путешествующей сабле возле шеи.
