– Ну так рассказывай.
– Так просто рассказывай? И все? – остановившись, вскинула она брови.
– А ты хочешь, чтобы я перед тобой на колени вставал?
– Ну, не знаю-ю… – вытянула губы в трубочку девушка. – Слушай, а почему ты считаешь, бухгалтер, что «крыша и еда» означают только кровать и макароны с тушенкой? Хочу в ресторан!
– А у тебя от хотелок ничего не треснет?
– Подожди! – вскинула она палец. – Слушай и запоминай. Твой Басарга и вправду оказался ключом ко всем замкам. В учетной книге Поместного приказа отмечено, что поместье его на Ваге находилось возле монастыря нашего. А во всех двинских и карельских землях после выбитого им помилования он, понятно, уважением пользовался. И почти все вешки, что ты сам заметил и мы вместе вычислили, с ним связаны. И иезуиты те монастыри выбивали, которые как-то с ним связаны, и интернат твой к кольским землям всегда льнул и сейчас там же лежит. Помнишь, ты удивлялся странному письму мичмана, что в несуществующем монастыре лечился? Там Басаргино поместье бывшее. Видимо, после иезуитской атаки школе пришлось там под гражданский объект маскироваться.
– И что мне это дает?
– А то… – опять затанцевала Катерина. – После того как запретили иезуитов, школа вышла из подполья. Я нашла монастырь, разгромленный иезуитами и восстановленный после их изгнания. А это уже девятнадцатый век, а не шестнадцатый или семнадцатый. Дикая куча открытых документов, газетных подшивок и мемуаров. Единственный монастырь из всех. Причем восстановил его человек, о котором слагали легенды, за которым следили репортеры, и вся его жизнь вообще под лупой проходила… Имея такой хвост, даже крот слепой все до последней крошки найдет.
– Что за монастырь?
– И что за человек? – Девушка закинула-таки руки ему за шею и кокетливо склонила набок голову: – Так в какой ресторан мы сегодня идем?
Заговорщики
– Он ведь даже не епископ! Даже не епископ! Иерархи все многие годами себя церкви посвящали, всю судьбу, все силы и здоровье положили на служение Господу! С самых низов пробивались. Из иноков в келари, из келарей в игумены, из игуменов в архидьяконы, из архидьяконов в архимандриты… Иным жизни не хватает все ступени служения пройти, до архиепископов подняться! Здесь же, по прихоти царской, из игуменов безвестных он сразу в митрополиты запрыгнул! Где это видано? Как он себя в служении Господнем показал? Где? Чем выделился, чем веру утверждал?..
Новгородский епископ причитал не то что долго – бесконечно. И в этот раз явно отдал сильное предпочтение вину перед молитвами. К угощению же и вовсе прикладывался один только Басарга. Белорыбица, щука с шафраном, заливное из судачьих щечек. Постное все, понятно, – однако вкусное.
Обиду архиепископа Пимена подьячий отлично понимал. По старшинству, по всем правилам местничества и канонам церкви митрополитом должен был стать он. Старше стоял только архиепископ Герман – но того Иоанн не утвердил. Впрочем, что Пимен? Сейчас, вестимо, все архиереи в печали или возмущении напивались по своим трапезным, проклиная всеми известными словами безвестного выскочку, по царской прихоти внезапно оказавшегося над ними.
Служить всю жизнь церкви, честно зарабатывая день за днем почет и уважение, медленно поднимаясь по трудным ступеням мест, и вдруг в одночасье – ничтожный священник с морского острова становится над тобой старшим. Тут любой аскет или отшельник и тот бы запил!
Схрустев несколько жареных пескарей, подьячий запил их вином и продолжил выслушивать стенания обманутого в ожиданиях старика. Ничего не поделаешь – епископ Пимен и с вооружением Важской обители ему подсобил, и за Мирославу перед царем заступился. Нужно уметь быть благодарным.
Андрей Басманов сидел напротив, расстегнув опушенный бобровым мехом кафтан с шелковыми шнурками застежек вместо пуговиц. Снизу была атласная рубаха, тоже расстегнутая. С шеи свисал крупный золотой крестик. Опричник тоже пребывал в глубокой задумчивости, которую пытался прояснить кубками вина, что бывалый воин глотал один за другим. Но вместо ясности глаза его только сильнее соловели.
– Не люб мне Филипп, – сказал Басарга, поняв, что никакого разговора не будет и что позвал его к себе новгородский епископ лишь в порыве отчаяния, не имея никаких планов. Выпить подьячий был не против, но нужно и меру знать. Собеседники захмелели, а падать головой на стол в гостях боярину Леонтьеву не хотелось. – Не люб. Посему, коли чем помочь супротив него надобно будет, сказывайте. Подсоблю.
– А ведь тебя государь слушает! – внезапно вскинул голову Басманов. – Эк ты Германа сковырнул… Сковырни и Филиппа, а?
– Я уж попытался. Но удобен больно новый митрополит Иоанну. Не зря он его из такой дали притащил.
– Но ведь ты мо-ожешь… – с пьяной жалостливостью попросил опричник. – А поехали завтра в слободу? Ты там к Иоанну явишься – и скинешь!
– Дочь моя духовная у царицы в наперсницах! – внезапно поднял голову новгородский епископ. – Ее тоже испросить надобно! Постой, постой, – засуетился Пимен. – Я ей грамоту отпишу…
– Не нужно, – поднимаясь, ответил подьячий. – На словах передам.
– Едем! – решительно поднялся Андрей Басманов и тут же завалился мимо скамьи. Хорошо хоть, она рядом со стеной стояла – не упал, просто сел обратно, немного наискось: – Завтра же едем!
– Поезжайте, – согласился Басарга. – В Александровской слободе и встретимся. Мне же завтра нельзя, в Поместный приказ наведаться нужно обязательно. Но я верховой, я вас догоню.
Неделя у подьячего выдалась тяжелая. Сперва братчина с друзьями. Потом веселье с друзьями по поводу царской милости. Сегодня вот – печаль епископская по поводу хиротонисации игумена Филиппа в митрополиты московские. А завтра – Басарга с побратимами собрался жалованные грамоты на уделы новые получать. И по такому случаю, само собой, без гулянки крепкой не обойтись.
Боярин Леонтьев размашисто перекрестился, мысленно моля Господа о здравии.
– Истинно так, – согласно пробормотал Пимен и тоже перекрестил свою длинную седую бороду.
Басарга счел это ответом Всевышнего и немного расслабился.
* * *
В следующий раз все они встретились уже в епископских палатах Троице-Сергиевого монастыря
[31]
, в трех часах пути от Александровской слободы. Басарга пришел сюда поздно вечером, один, оставив друзей и холопа на постоялом дворе, и ощущал себя самым настоящим заговорщиком. Впервые в жизни своей поступал он не в согласии с волей государя, а вопреки ей – хотя и на благо русского царства.
Андрей Басманов был уже здесь, с надеждой спросив:
– Ну как?!
– Сказывал я, что Филипп опричников душегубами обзывает, – отчитался подьячий. – Но Иоанн токмо отмахнулся с усмешкой. Молвил, что «пустое это все». Полагает, митрополит так злобу епископскую тешит.
