Официант принес две детские бутылочки с белым вином. Бизо взял одну из них и стал сосать силиконовую соску. В этом было что-то умиротворяющее. Дверь открылась, и вслед за влетевшими брызгами дождя на пороге появился тощий Легорже.
— Je suis comme un mouchoir deja utilize,
[52]
— улыбнулся он, садясь за стол и вытирая со лба капли дождя.
Он стал пить из детской бутылочки с громким хлюпающим звуком, на который с удивлением оглядывались посетители. Ополовинив бутылку, Легорже со стуком поставил ее на стол, и посетители потеряли к нему интерес.
— Вечно ты опаздываешь, — проворчал Бизо.
— А ты всегда не вовремя, — парировал Легорже, выжимая рукава. — Мы друг друга стоим. Из-за этого ты до сих пор и не женился.
— Грустно, но похоже на правду. Новости у нас такие. Во-первых, я заказал нам ужин, а во-вторых, парень, которого я поставил следить за галереей Салленава, заметил кое-что интересное.
— Это Моринье?
— Что?
— За галереей следит Франсуа Моринье?
— Какая разница? Разве это имеет значение?
Официант принес фондю — котелок с кипящим сыром, от которого шел запах плесени и холодного погреба, характерный для эмменталера. На столе также появилась корзинка с хлебом, яблоки и виноград.
— Никакого. Просто он очень хорошо играет в карты. Приятный парень.
— Да, это был он. А ты не хочешь узнать, что он там увидел?
— Ммм, — промычал Легорже с набитым ртом, из которого к котелку тянулась длинная нитка сыра.
— После того как Кристиан Куртель отбыл на юг к хворающему Салленаву, галерея не подавала никаких признаков жизни. Двери закрыты, внутри темнота. То же самое на втором и третьем этажах. Почту опускают в прорезь при входе в галерею. Внутрь здания войти никто не пытался.
— Там у них нужно заранее договариваться о посещении, — заметил Легорже, взмахнув вилкой.
— Совершенно верно. Никто даже близко не подходил к галерее. До сегодняшнего утра.
На столе появилось горячее масло и тарелка с сырым мясом. Легорже поднял глаза на приятеля.
— Je t'ecoute.
[53]
— Я рад, что хоть кто-то слушает меня. Мой человек, Моринье, следил за зданием из своей машины.
Легорже попытался перебить, но Бизо остановил его, предостерегающе подняв палец.
— У него «рено». Так вот, он увидел мужчину в темно-синем пальто с поднятым воротником и раскрытым зонтиком, который скрывал лицо. Этот парень в синем постоял у двери, а потом быстро пошел прочь.
Легорже опустил кусок мяса в кипящее масло.
— Может, это был почтальон?
— Нет, это был не почтальон. В том-то все и дело. За последние четыре дня к галерее подходили только почтальон и этот тип в синем. И он кое-что там оставил.
— Подожди-ка, — остановил его Легорже, проглотив обжаренный кусок. — А в то утро шел дождь?
— Нет, — ответил Бизо, шуруя вилкой в масле.
— Тогда почему у него был раскрыт зонт?
— Зачем задавать дурацкие… А впрочем, хороший вопрос. Возможно, это была мера предосторожности.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ты же знаешь, как это бывает: если берешь с собой зонтик, дождя точно не будет. А если оставишь его дома, обязательно пойдет дождь, — объяснил Бизо, не переставая есть.
Легорже засмеялся.
— На меня это не распространяется.
— Значит, ты извращенец. В мире искусства к зонтикам относятся как к людям. Или ты любишь его и всегда носишь с собой, или не любишь и всегда оставляешь дома.
Бизо выудил из котелка еще один кусок мяса.
— Чушь какая-то, — проворчал Легорже. — Где ты это вычитал? Вечно ты перевираешь цитаты.
— Вообще-то зонтик здесь совершенно ни при чем. Мне наплевать, почему он шел с открытым зонтиком в сухую погоду. И ты про это забудешь, когда узнаешь, что он там оставил.
— Et alors?
[54]
— Ага, заинтересовался…
— Можешь не говорить, если не хочешь.
— Очень даже хочу. Когда этот тип в синем завернул за угол, Моринье подошел к двери. Сначала он ничего не заметил и уже повернулся, чтобы уйти, и тут увидел это.
— Так что же он увидел?
Спустя два часа двери зала заседаний распахнулись, и члены попечительского совета стали расходиться. На их усталых лицах было написано облегчение, несколько омраченное сознанием невольного соучастия в преступлении. Выходя, они пожимали руку лорду Малькольму Хакнессу и трепали его по плечу. В ответ тот лишь холодно кивал.
Уикенден прошел в кабинет директрисы. Ван дер Меер села за свой стол, повернувшись спиной к двери.
— Что я теперь должна делать? Ждать, пока он позвонит, или…
— Вполне понятно, что вы расстроены, мисс ван дер Меер, — вежливо, но твердо произнес Уикенден. — Но вам же обещали дать денег. Теперь нужно устроить все так, чтобы картина благополучно вернулась в музей. Мы здесь для того, чтобы помочь вам в этом. В вашем кабинете будет выставлена охрана. А я тем временем продолжу расследование. Их можно накрыть и после возвращения картины. А сейчас расскажите мне, пожалуйста, о лорде Хакнессе.
Ван дер Меер повернулась вместе со стулом.
— Малькольм стал членом совета как раз перед моим назначением. Он из очень почтенной семьи. Старинный английский род, фамильный замок и все такое прочее. Его отец, лорд Гилгуд Хакнесс, тоже был членом попечительского совета, очень известным и уважаемым меценатом. У них есть собственная коллекция произведений искусства, два из которых находятся в нашей постоянной экспозиции. Их семейная Библия, редкий печатный экземпляр шестнадцатого века с росписью и миниатюрами, была главным экспонатом выставки в Британской библиотеке. Коллекция у них довольно эклектичная, но они охотно предоставляют ее музеям для выставок. Потомственные покровители искусства. И Малькольм не исключение.
— Он способен выкинуть на ветер такие деньги? А они у него есть?
— Понятия не имею. Но он не стал бы предлагать свою помощь, если бы их у него не было. В прошлом их семья делала очень щедрые пожертвования. Малькольм был рядовым членом совета, но никогда не скупился, когда речь шла о деньгах. Мне кажется, дело тут вот в чем. Вероятно, Малькольм хочет утвердиться как меценат и поддержать репутацию семьи. Достойно продолжить дело отца. Члены совета обязательно обсудят случившееся со своими друзьями, а это люди, мнением которых Малькольм весьма дорожит. Предлагая уплатить выкуп из собственного кармана, он укрепляет свое положение в обществе, создает определенный плацдарм для движения вперед. Покупает себе репутацию покровителя искусств. Конечно, с такой фамилией все это необязательно… но мотивы у него самые благородные. Он делает доброе дело, о котором не напишут газеты. Поэтому поступок этот продиктован скорее велением сердца, чем голосом разума. А как он им заплатит? Выпишет чек?
