Тем временем в большом мире мать Артура сидит на кухне. На
столе лежат десять маленьких именинных свечек, но так как ни пирога, ни Артура
больше нет, значит, и зажигать их нечего.
Десять маленьких свечек, по одной на каждый год, прожитый
маленьким человеком. С каждым годом человек подрастал, словно крошечное
деревце, становился милым и шаловливым. Бедная мама прекрасно помнит каждый год
жизни сына. Ни один год не похож на другой.
В первый год крошка Артур заворожено смотрел на пляшущее
перед его глазами пламя свечи.
На второй год он слабыми ручонками попытался поймать
крохотные огоньки, которые проскальзывали у него между пальцами.
На третий год он попытался сам задуть свечи, однако дыхание
его было слишком легким, и ему пришлось дуть трижды.
На четвертом именинном пироге он задул свечи с первого раза.
Когда ему исполнилось пять лет, он сам, под руководством
отца, разрезал именинный пирог. Нож был большой, и отец волновался, сумеет ли
малыш с ним справиться.
Главным событием шестого дня рождения стал дедушкин подарок:
дед вручил ему свой походный нож, и этим ножом Артур разрезал именинный пирог.
Это был последний день рождения, который мальчик отмечал вместе с дедом.
Бедная женщина не может сдержать слез: огромная соленая
капля скатывается по ее щеке.
Столько счастья и столько горя — всего за десять лет! Десять
лет, промелькнувшие, как падающая звезда. И долгие часы, прошедшие со времени
исчезновения Артура. Часы, кажущиеся вечностью.
Блуждающий взор матери ищет что-нибудь, что могло бы
подарить ей хоть каплю надежды. Но вокруг сплошная пустота. Точнее, масса
бесполезных предметов. И похрапывающий на диване муж. Усталость сразила его на
полуслове, и он заснул, не успев закрыть рта.
При других обстоятельствах его поза могла бы вызвать у нее
улыбку. Но сейчас при виде спящего супруга ей еще больше хочется плакать.
В кухню входит бабушка и садится рядом, в руках у нее пачка
бумажных носовых платков.
— Вот, последние, — смеется она, желая разрядить обстановку.
Дочь смотрит на мать, и на лице ее появляется слабое подобие
улыбки.
В тяжелых обстоятельствах почтенная дама всегда сохраняет
чувство юмора. Этому она научилась у своего обожаемого Арчибальда. Чувство
юмора и поэтический дар он считал основными человеческими добродетелями.
— Юмор для жизни — то же самое, что храм для верующего…
ничего лучше человек просто не придумал! — шутливым тоном заявлял Арчибальд.
Если бы только Арчибальд был здесь! Он бы непременно рассеял
сгустившийся над головами женщин мрак. Вселил бы в них оптимизм, не покидавший
его ни при каких обстоятельствах.
Старушка ласково касается руки дочери.
— Знаешь, доченька… возможно, то, что я сейчас тебе скажу,
не имеет никакого смысла, но все же… твой сын — необыкновенный мальчик. И я
уверена, сама не знаю почему… что где бы он ни находился… даже если он угодил в
переплет… я верю: он выкрутится!
Слова бабушки приободрили мать Артура. Она знает, что не
одна она молит небо о возвращении сына.
* * *
Сейчас им действительно надо молиться вместе, так как именно
в эту минуту Артур сидит в темнице. Он грустно смотрит в маленькое окошечко,
выходящее на забитую народом биржевую площадь, и понимает, что в этой толпе нет
никого, кто рискнул бы прийти к нему на помощь.
— Да не переживай ты! Ты же не дурак, и вряд ли надеялся,
что минипуты кинутся спасать пришельца из большого мира, пусть даже и
явившегося к ним с благими намерениями! — по-своему утешает приятеля Барахлюш,
скрючившийся в другом углу темницы.
— Попридержи язык, Бюш! Помнишь, что говорила Селения: надо
вести себя тихо и скромно, — напоминает Артур.
— Тихо? Да все уже знают, что мы в тюрьме! — вздыхает
маленький принц. — И не просто в тюрьме, а в застенках самого Ужасного У! Ох,
ну и влипли мы! А главное, никакого выхода! Только Селения может спасти нас…
если, конечно, ей удастся выбраться из дворца!
Артур окидывает Барахлюша оценивающим взглядом: он вынужден
признать, что мальчик прав. Селения — их единственная надежда.
Глава 8
Полная решимости выполнить возложенную на нее миссию,
маленькая принцесса с мечом в руках движется по лабиринту галерей
негостеприимного дворца. Она давно потеряла из виду караван с продуктами и
ориентируется только по следам, оставленным на земле деревянными колесами.
Селения медленно продвигается вперед, прячась за выступами стен и поджидая,
пока мимо пройдет очередной патруль. Осматы кишат во дворце, словно весенние
головастики в лягушачьем болоте.
Вскоре выдолбленный в скале коридор становится шире, серый
камень сменяется черным мрамором, кое-где даже с рисунком. Пламя факелов
отражается в полированной поверхности, и коридор кажется бесконечными.
Наверное, сам дьявол спустился в эти глубины и своим огненным хвостом начертал
путь по подземному лабиринту. Стараясь унять тревожно бьющееся сердце, Селения
еще крепче сжимает в руках меч. Ладони ее становятся потными и горячими.
Подземные ходы — не ее стихия. Она предпочитает бродить по лесам из дремучих
трав, летать на кружащихся по воздуху осенних листьях, гулять по цветочным
лугам, а потом, выбрав цветок покрасивее, сладко спать в его чашечке. При
воспоминании о родных местах ей становится необычайно грустно. Только когда
приходит беда, начинаешь понимать, как дороги нам все те мелочи, из которых
складывается наша повседневная жизнь: неспешное утреннее пробуждение, солнечный
луч, который ласкает вам щеку, верный друг, улыбающийся при встрече с вами…
Несчастья становятся мерилом счастья.
Очередной патруль осматов быстро возвращает Селению из грез
на землю. Подождав, пока группа стражей прошествует мимо, она идет дальше по
холодному коридору зловещего дворца, гораздо больше похожего на гробницу,
нежели на жилище.
Следы от колес исчезли — дальше пол выложен пронзительно
черным мрамором, каждый шаг по которому кажется шагом в бездну.
Добравшись до перекрестка, Селения останавливается в
нерешительности: куда идти дальше?
