Ответственность, думала она, до крови прикусив язык. Я несу ответственность. И должна взять себя в руки. Страх для меня не новость. Я с ним давно знакома. Я поднялась на самую вершину, выше уже некуда, и мне часто бывало страшно. Я никогда не подавала виду, но враги пугали меня. Недруги угрожали всему, что я отстаиваю. Никогда я не склоняла головы. Страх придает мне сил. Делает мысль ясной и четкой.
Вкус крови — сладковатый, теплый, металлический.
Хелен Бентли умела обуздать страх. Но не панику.
Паника отупляла ее. Даже привычные железные когти, снова вцепившиеся в затылок, не могли вырвать ее из этого мутного парализующего ужаса, что засел в ней с той минуты, когда ее увели из апартаментов отеля. Адреналин не обострил восприятие, не прибавил мыслям четкости, как бывало перед встречей с оппонентом или перед важным выступлением по телевидению. Наоборот. Когда человек, возникший возле кровати, шепотом передал ей короткое сообщение, жизнь замерла в такой нестерпимой боли, что ему пришлось помочь ей встать на ноги.
Лишь однажды ей довелось испытать нечто подобное.
Было это давно-давно, пора бы и забыть.
Пора бы забыть. И я наконец-то забыла.
Она заплакала, тихонько всхлипывая. Соленые слезы смешивались с кровью из прикушенного языка. Лампочка возле двери, казалось, выросла в размерах, наполнив помещение грозными тенями. Даже вновь зажмурив глаза, она чувствовала вокруг пугающую красную тьму.
Думай. Думай четко и ясно.
Так спала она или нет?
Она и представить себе не могла, что полная утрата ориентации во времени способна настолько выбить ее из колеи. На миг ей почудилось, что она здесь уже несколько суток, однако, сделав над собой усилие, она снова попыталась размышлять четко и ясно.
Прислушайся. Прислушайся к звукам.
Она напряглась. Ничего. Мертвая тишина.
За ужином норвежский премьер-министр рассказывал ей, что праздник будет шумный. Весь народ веселится.
«This is the children's day»,
[27]
— сказал он.
Реконструкция фактического события — вот что даст опору мыслям. Тогда они перестанут метаться, как листья на ветру. Она вспомнит. Открыв глаза, она устремила взгляд на красную лампочку.
Премьер-министр запинался и подсматривал в шпаргалку.
«We don't parade our military forces, — сказал он с сильным акцентом, — as other nations do. We show the world our children».
[28]
Сюда, в этот пустой бункер с пугающим красным освещением, ни разу не донеслись ни детские возгласы, ни звуки фанфар. Здесь царила глухая тишина.
Головная боль не отступала. Руки ей связали узкой пластиковой тесьмой, которая глубоко врезалась в запястья, и проделать привычный ритуал совершенно невозможно. В отчаянии она осознала, что остается только одно: выпустить боль на волю и уповать на пощаду.
Уоррен, вяло подумала она.
А потом уснула, прямо посреди приступа, самого тяжелого из всех, какие ей довелось испытать.
16
Том Патрик О'Рейли стоял на углу Медисон-авеню и Восточной 67-й улицы, мечтая поскорее добраться до дома. Перелет продолжался долго, а заснуть он не смог. От Эр-Рияда до Рима коротал время в полном одиночестве, словно самолет был роботом, без пилота, без экипажа. Только после посадки в Риме летчик вышел из кокпита и кивком поздоровался, прежде чем открыть люк. До отправления рейса Рим-Ньюарк оставалось ровно двадцать минут. Том О'Рейли думал, что наверняка не успеет на пересадку, но откуда ни возьмись появилась женщина в форме и, как по волшебству, быстро провела его через все барьеры безопасности.
Путь из Эр-Рияда до Нью-Йорка занял примерно четырнадцать часов, из-за разницы во времени самочувствие прескверное, голова кружилась. Том так и не привык к этому. Тело налилось тяжестью, колено разболелось как никогда. Он безуспешно попытался отменить встречи, запланированные в Нью-Йорке, на вторую половину дня.
Хотелось ему только одного — поскорее добраться домой.
Последняя трапеза с Абдаллой прошла в молчании. Еда была превосходная, как всегда. Абдалла улыбался своей загадочной улыбкой, неторопливо и методично опустошая тарелку. По обыкновению, семья Абдаллы в их ужине не участвовала. За столом только они двое да растущая тишина. Слуги подали фрукты и исчезли. Свечи догорели. Лишь большие терракотовые лампы у стены неярко озаряли комнату. В конце концов Абдалла поднялся, пожелал ему доброй ночи и ушел. Наутро Тома разбудил слуга, лимузин ждал возле дома. Когда он садился в машину, дворец казался совершенно безлюдным.
Уезжая, Том О'Рейли не оглянулся, а теперь стоял на углу в Верхнем Ист-Сайде, сжимая в руке конверт. Странная нерешительность смущала его, прямо-таки пугала. Зловещий орел на почтовом ящике будто готовился к нападению. Том О'Рейли поставил чемоданчик на землю.
Разумеется, можно вскрыть письмо.
Он попробовал глянуть по сторонам, как бы невзначай, не привлекая к себе внимания. Тротуары кишели народом. Сердито сигналили автомобили. Какая-то старушенция с комнатной собачкой на руках мимоходом слегка толкнула его. Она была в темных очках — при пасмурном-то небе и моросящем дожде. На противоположном тротуаре он заметил троих юнцов, оживленно болтавших между собой. Вроде бы смотрят на меня, подумал Том. Губы у них шевелятся, но в шуме огромного города ничего не расслышишь. Какая-то девушка, с которой он случайно встретился взглядом, улыбнулась ему, она толкала перед собой детскую коляску и одета была слишком легко, не по погоде. Рядом остановился мужчина, посмотрел на часы, развернул газету.
Давай без паранойи, подумал Том, потирая подбородок. Это самые обыкновенные люди. Они вовсе не следят за тобой. Это американцы. Рядовые американцы, я в родной стране. Здесь мне ничего не грозит. Давай без паранойи!
Можно вскрыть конверт. И бросить письмо в ящик. Или пойти в полицию?
И что тогда? Он нарушил закон, навлечет на себя расследование и обвинение в том, что фактически контрабандой привез письмо в США. А если с письмом все в порядке и Абдалла говорил правду, он попросту предаст человека, который много лет опекал его.
Том медленно надорвал наружный конверт. Вытащил второй, оборотом вверх. Не запечатан, просто заклеен. Адрес отправителя не указан. Он хотел было перевернуть конверт, посмотреть, кому адресовано письмо, но передумал.
Меньше знаешь, крепче спишь.
Еще не поздно выбросить конверт. Урна-то рядом, всего в нескольких метрах. Можно все это выбросить, пойти на свои деловые встречи и постараться забыть.
Только ведь забыть не удастся, Абдалла не даст забыть.
