12
— Это самое красивое место во всем Осло, — сказал Ингвар Стубё, указывая на простенькую скамейку у воды. — Я подумал, нам обоим не мешает подышать свежим воздухом.
В город нагрянуло лето. За сутки температура поднялась почти на десять градусов. Солнце, взорвавшись светом, выбелило чуть не все небо. Казалось, деревья по берегам реки Акер за одно утро стали зеленее, а пыльцы в воздухе было столько, что глаза у Ингвара начали слезиться, едва он вышел из машины.
— Это парк? — спросил Уоррен Сиффорд без особого интереса. — Большой парк?
— Нет. Это окраина города. Или опушка леса, если угодно. Здесь они встречаются, деревья и дома. Здорово, правда? Садитесь.
Уоррен скептически оглядел грязную скамейку. Ингвар достал из кармана платок, смахнул на землю остатки недавнего праздника. Немного засохшего шоколадного мороженого, пятнышко кетчупа и что-то еще, о чем лучше вовсе не думать.
— Вот так. Садитесь.
Из пластикового пакета он достал две большущие французские булки, запечатанные в целлофан, и две банки колы-лайт.
— Приходится думать о весе, — пояснил он, разложив все это на скамейке. — Вообще-то я больше люблю обычную колу. The real thing.
[65]
Но…
Он хлопнул себя по животу. Уоррен молчал. К еде не притрагивался. Сидел, глядя на трех канадских гусей. Птицы гонялись по травянистому склону за собачонкой, которая была вдвое меньше самого крупного из них. И похоже, ей это нравилось. Как только самый большой гусь, щелкая клювом, оттеснял ее к воде, она ловко уворачивалась и с лаем кидалась прочь.
— Вы не будете? — спросил Ингвар с полным ртом.
Уоррен молчал.
— Слушайте, — сказал Ингвар. — Мне поручили вас сопровождать. Между тем совершенно очевидно, что вы отнюдь не склонны делиться со мной какой-либо информацией. Или с нами. Делиться информацией с нами. Так, может, — он отхватил зубами здоровенный кусок булки, — просто порадуемся хорошей погоде?
Слова утонули в чавканье.
Собачонка устала. Отвернулась от гогочущих гусей и побежала прочь вверх по склону.
Ингвар молча ел. Уоррен подставил лицо солнцу, положил левую ногу на колено правой и закрыл глаза от яркого света.
— Что с вами? — спросил Ингвар, покончив со своей булкой и половиной Уорреновой.
Скомкал целлофан, сунул в пакет, открыл одну банку колы, отхлебнул.
— Что с вами такое? — повторил он, стараясь подавить отрыжку.
Уоррен по-прежнему не шевелился.
— Как хотите, — сказал Ингвар и достал из кармана темные очки.
— Есть на свете один мерзавец, — сказал Уоррен, не меняя позы.
— Не один, — кивнул Ингвар. — Отнюдь не один, по-моему.
— Этот один хочет нас сломать.
— Ну…
— Он уже начал свое дело. Проблема в том, что я не знаю, как он намерен продолжать. Вдобавок никто не желает меня слушать.
Ингвар попытался поудобнее устроиться на жесткой скамейке. Положил было ногу на колено, как Уоррен. Но желудок тотчас запротестовал, и он быстро поставил ногу на землю.
— Я здесь, — сказал он. — И весь внимание.
Уоррен наконец-то улыбнулся. Козырьком приставил руку к глазам, осмотрелся.
— А здесь и правда красиво, — тихо сказал он. — Как там Ингер Юханна?
— Хорошо. Очень хорошо.
Ингвар покопался в пакете, вытащил плитку шоколада. Разорвал обертку, предложил Уоррену.
— Нет, спасибо. В самом деле, она была самой старательной и умной моей студенткой.
Ингвар взглянул на шоколадку. Снова завернул ее и сунул в пакет.
— У Ингер Юханны все хорошо, — повторил он. — Зимой прошлого года у нас родилась дочка. Замечательное здоровенькое существо. А в остальном нам бы лучше оставить эту тему, Уоррен.
— Вот как? Она по-прежнему…
Ингвар снял темные очки.
— Да. Вот так. Я не хочу говорить с вами об Ингер Юханне. Это было бы совершенно непорядочно. Да и неохота мне. Согласны?
— Конечно. — Американец слегка поклонился и виновато махнул рукой. — Самая моя большая слабость. — Он натянуто улыбнулся. — Женщины.
Ингвар не нашел что сказать. И начал сомневаться в своей затее с прогулкой. Часом раньше, когда Уоррен неожиданно явился в офис Петера Салхуса, без предупреждения и, собственно, без каких-либо новостей, Ингвар подумал, что нарушение рутины, возможно, поможет им снова разговориться. Но говорить об Ингер Юханне он решительно не желал.
— Знаете, — продолжал Уоррен, — иной раз, когда ночью лежу без сна и думаю об ошибках, какие совершил в жизни, я сам удивляюсь, что все они связаны с женщинами. Вот и сейчас: если президент Бентли не найдется живой-здоровой, моей карьере конец. Женщина держит в руках все мое существование. — Он нарочито вздохнул. — Женщины. Не могу их постичь. Они неотразимы и непонятны.
Ингвар заметил, что скрипнул зубами. Сосредоточился, стараясь взять себя в руки, но тщетно. И чтобы расслабиться, провел ладонью по щекам.
— Вы со мной не согласны, — с коротким смешком сказал Уоррен.
— Нет. — Ингвар резко выпрямился, повторил: — Нет. Неотразимыми я нахожу лишь очень и очень немногих, и понять их в большинстве очень легко. Не всегда, конечно, но в общем и целом. Хотя, — он развел руками и посмотрел в сторону, — для этого нужно считать их равноправными людьми.
— Touche,
[66]
— сказал Уоррен и широко улыбнулся, глядя на солнце. — Весьма политкорректно. Весьма… по-скандинавски.
Резкий звонок распорол птичий щебет и плеск реки. Ингвар принялся хлопать себя по карманам в поисках телефона. Наконец нашел и тявкнул в трубку:
— Алло!
— Ингвар?
— Да.
— Это Петер.
— Кто-кто?
— Петер Салхус.
— А-а. Привет.
Ингвар хотел было встать и отойти от скамейки, но сообразил, что Уоррен не понимает по-норвежски.
— Есть новости? — спросил он.
— Да. Строго между нами, Ингвар. Я могу на тебя положиться?
— Конечно. Так в чем дело?
— Не вдаваясь в детали, могу сказать, что мы… В общем, мы хорошо представляем себе, что происходит в американском посольстве. Если можно так выразиться.
Пауза.
Вы их прослушиваете, подумал Ингвар и схватил полупустую банку колы, но пить не стал. Прослушиваете, черт побери, дружественное посольство на норвежской территории. Что, черт возьми…
