Кай склонился над Басё. Великан заморгал, глядя на полукровку, и тихо сказал:
– Я не могу пошевелиться.
Ронины мрачно переглянулись. Вчетвером они осторожно приподняли Басё за плечи и оттащили в рощу.
Колдунья терпеливо дождалась, пока огонь догорит, и двинулась по выжженному полю среди дымящихся стогов и обожженных трупов. Вдали по жнивью все еще пробегали искры; пламя умирало, как смертельно раненный воин. Кицунэ с улыбкой склонилась к земле, пытаясь понять, кем были погибшие.
Под ногами хрустела зола, колдунью окутало облако пепла, следом за ней простиралось разрушение. Ветер вздымал к небу тучи черного дыма. Дым тянулся к глазам колдуньи, но не вызывал слез. Она небрежно отогнала от лица удушающие клубы и снова принялась искать свидетельства своего успеха – для того, чтобы убедить Киру.
Великан в черных доспехах всецело повиновался кицунэ, а не Кире – хотя тот об этом не догадывался. Исполинский самурай сказал колдунье, что убил Оиси, бывшего каро замка Ако, опознав его по фамильному гербу на рукояти меча. Мидзуки не сомневалась в словах самурая, но Кире нужно предъявить сам клинок.
В золе блеснул металл – меч, зажатый в обугленной руке. Великан подобрал его, стряхнул пепел с рукояти и поднес клинок своей госпоже. Колдунья удовлетворенно посмотрела на мон клана Оиси, выгравированный на рукояти.
Мидзуки вернулась в замок, где ее ждал Кира. Разумеется, он не поехал в родовое святилище возносить почести предкам – молился он в храме, воздвигнутом на территории замка. Кицунэ приняла его облик и, изображая сыновнюю почтительность, заявила Мике об отъезде в святилище. Следуя повелению колдуньи, стражники под командованием исполинского самурая устроили засаду и отразили предательское нападение ронинов.
Кира, как обычно, с удовлетворением позволил другим выполнить за него черную работу. «Он прекрасно отдает распоряжения», – подумала Мидзуки, понимая, что для истинного владыки это ценное качество… Впрочем, привычка во всем полагаться на своих подданных приводит к слабости.
Колдунья вошла в покои Киры и смиренно склонилась перед своим господином, напоминая ему о своей преданности. Мика никогда не выкажет ему ни подобного смирения, ни покорности. «Я оправдала его ожидания», – подумала кицунэ, надеясь, что победа, одержанная в ночной битве, возбудит Киру и раздует в нем пламя страсти.
Мидзуки протянула своему господину меч.
– Клинок принадлежал Оиси, – произнесла она мягким, чарующим голосом.
Кира узнал эмблему на рукояти, и напряжение исчезло с его лица. В глазах вспыхнуло истинное облегчение. Он восхищенно принял меч. Колдунья, решив, что Кира стал прежним, бросилась к своему господину и нежно обняла его, ожидая приглашения разделить с ним ложе.
Он раздраженно отстранился и, не выпуская меча из рук, отошел в сторону. По лицу Киры блуждала счастливая улыбка. Он с размаху рубанул воздух, словно отсекая голову врагу, и вонзил клинок в половицу, как символ поражения своих противников.
Кира повернулся к Мидзуки, жадно сверкая глазами, но колдунья поняла, что он жаждет не ее любви, а чего-то неведомого. Он недоуменно посмотрел на кицунэ, которая стояла, умоляюще протянув к нему руки, улыбнулся и сжал ее пальцы.
– Ты славно потрудилась. Теперь все будет хорошо, – сказал он, холодно поднося ее руку к губам жестом почтительной благодарности. – Ты, наверное, устала. Вернись к себе, отдохни. У меня еще много дел, – продолжил он и отвернулся.
Мидзуки ошеломленно посмотрела на Киру, поклонилась и вышла из покоев, тихо закрыв за собой дверь. В глазах ее вспыхнул лисий огонь, прекрасные черты обезобразил яростный звериный оскал.
Глава 20
Встревоженные топотом копыт, Тикара и Хорибэ вышли во двор хижины. Тревога на их лицах сменилась облегчением при виде возвращающихся ронинов. Присмотревшись, старик и юноша поняли, что воины вернулись побежденными: полузамерзшие, покрытые кровью и пеплом, раздавленные отчаянием. Многие еле держались в седле. Увидев носилки с ранеными, Тикара и Хорибэ кинулись помогать соратникам.
В крохотной хижине не хватало места разместить всех раненых и устроиться на ночлег. Сарай превратили в своеобразный лазарет: самых изувеченных воинов отнесли туда и уложили на солому, потеплее укрыв попонами и одеялами.
Оиси ухаживал за ронинами, которые понесли легкие ранения, а Кай осмотрел раны Басё. Прежде тот исполнял обязанности походного лекаря, а в прошлом году, навсегда покидая замок Ако, унес с собой всевозможные целебные травы, мази и снадобья. В то время никто не подозревал, что они понадобятся для исцеления самого Басё, но только Кай знал, как лечить страшные раны добродушного великана.
Ясуно охранял Басё, точно сторожевой пес, поначалу запретив Каю прикасаться к другу.
– Он знает, как… – еле слышно прошептал Басё, пытаясь объяснить приятелю, что полукровка хочет помочь.
Когда-то Басё ухаживал за Каем, которого избили самураи в замке Ако… Это случилось всего год назад, но казалось – в предыдущей жизни.
Ясуно покорно кивнул и помог Каю снять с Басё доспехи, утыканные стрелами. Тело великана покрывали ожоги и раны, нанесенные острыми наконечниками. Басё потерял слишком много крови. Кай осторожно промыл раны.
После поединка в замке Ако Басё сказал полукровке правду: если бы за Каем никто не ухаживал, он бы умер от ран. У полукровки, обязанному ему жизнью, появилась возможность отдать долг человеку, который неожиданно стал его другом. Однако Кай с отчаяньем осознал, что не в состоянии этого сделать – Басё умирал, и все тайные знания тэнгу были бессильны спасти ему жизнь.
Кай продолжал обрабатывать раны целебной мазью, пытаясь притупить боль ран и ожогов, облегчить оставшиеся Басё последние часы жизни. Только теперь полукровка осознал, каково это – потерять друга.
Ясуно замер у тела Басё, с трудом сдерживая скорбь. На лице ронина отразилась глубокая печаль, и Кай с удивлением понял, что разделяет его чувства.
Тикара принес свежей воды, выплеснув из миски грязную, смешанную с кровью и пеплом. Кай благодарно кивнул.
– Полукровка, – чуть слышно окликнул его Басё, приоткрыв опухшие глаза.
Кай посмотрел на него, улыбнулся через силу, услышав прозвище, которое не звучало оскорблением в устах добродушного великана. Впрочем, после испытания в храме тэнгу Кай больше не считал это слово оскорбительным.
– Знаешь, полукровка, я должен тебе признаться… – извиняющимся тоном прошептал Басё, неловко улыбаясь. – В детстве я прятался в лесу у твоей лачуги, и когда ты выходил, швырялся камнями и навозом… а потом убегал.
Кай улыбнулся, вспоминая, что всегда с легкостью уворачивался от камней.
– Я тоже должен признаться… – сказал он. – Я знал, что это ты в меня булыжники бросаешь. Твое пузо всегда из-за кустов торчало.
