Отдельная история, как я вытаскивал ее на поверхность. Трещали сухожилия, череп лопался от напряжения. Я выбил крышку, выволок Ольгу в хаос дорожных неровностей, а оттащив на пару метров, бросился обратно, чтобы вернуть крышку на место. Нельзя выпускать зверя. Я валялся под черным пепельным небом, собирая себя по клочкам. Воздух в мертвом городе, конечно, то еще удовольствие, но, в сравнении с духом подземелья, он казался сущим озоном. Сознание возвращалось, отмирали члены. Вернулось хорошо поспавшее чувство опасности. Я покосился на бесчувственную Ольгу, выполз на гребень асфальтовой волны и осмотрелся. Удивительное дело, мы вынырнули в двухстах метрах от того места, где нырнули – между центральной площадью Ленина и улицей Советской. Справа вздымались развалины «Ростелекома». Слева – горка головешек на месте «Болгарского дома», стоимость жилья в котором в лучшие годы обгоняла стоимость апартаментов на Манхэттене. Завывал ветер, густела тьма. И больше ничего потенциально страшного. То есть получалось, что мы двигались в правильном направлении. Бездна абсурда! Мы ходили кругами и зигзагами, а прошли всего двести метров – только лишь перебравшись за перекресток? И что-то странное происходило со временем. Времена суток в наше время можно легко перепутать, день зачастую похож на ночь, но существуют биологические часы, отличающие «светлое» время от темного. Организм был уверен, что уже настала ночь. Я рискнул осветить циферблат – половина одиннадцатого вечера! Уму непостижимо. Когда мы похоронили Молчуна, было всего лишь начало четвертого пополудни. Что произошло со временем? Или не со временем, а с нами? По каким временным кривулинам мы блуждали?
Некогда разбираться. Нужно пользоваться. Все-таки ночь – то самое время суток, когда живые твари предпочитают спать. Я подполз к Ольге и начал приводить ее в чувство легкими покачиваниями. Чище моя девушка не стала. Потрескались губы, скукоженное личико превратилось в лик страдающей мадонны. Я вытащил фляжку, смочил ей губы, плеснул на лицо. Она застонала, зачмокала. Я влил ей в рот несколько капель. Ожили лицевые мышцы. Кровь потекла из носа. Я запрокинул ей голову, подложив под плечи автомат. Ей было неудобно, она извивалась.
– Лежи спокойно, – строго сказал я. – Представь, что ты пациент, нуждающийся в операции.
– Но мне больно… – хрипела она. – Пациент всегда прав…
– Но не всегда жив, – наставлял я. – А будешь ерепениться, запишу тебя на прием к патологоанатому. Хочешь этого? Тогда лежи спокойно, у тебя кровь идет.
Она успокоилась. Восстанавливалось дыхание. Я облегченно вздохнул. С возвращением, как говорится. Ушла и отдала концы безумная ведьма, жаждущая вспороть брюхо своему парню. Когда-нибудь я ей это припомню…
– Вот черт… – прошептала Ольга, разлепляя глаза. – Мне кажется, я уже знаю в лицо всех архангелов…
– И как они?
– Нормальные люди… В белых одеждах, с крылышками, приятные в общении…
– Это просто черти замаскировались, – пошутил я. – Архангелов не существует. На небе тоже был переворот.
– Что-то случилось? – насторожилась Ольга. – Ты напряженно держишься. Словно собираешься от меня отпрыгнуть.
– Ну, ты сегодня не королева красоты, – нашелся я. – Прости. Что-нибудь помнишь?
– Ничего не помню, – подумав, призналась Ольга. – Было страшно, потом разболелась голова, потом… все захлопнулось… Что случилось, Карнаш, ты меня пугаешь… – она стала приподниматься.
– Не двигайся, – я уложил ее обратно. – Все в порядке, ты пережила небольшое затмение, оно в прошлом. Твоя честь и репутация в полном порядке.
Она подозревала что-то ужасное, смотрела на меня со страхом, ощупывая шишку на затылке. Я призвал ее к послушанию, приказал ползти, и она ползла, усиленно выделяя углекислый газ мне в пятки. Мы выбрались к бывшему скверу «На Орджоникидзе», в центре которого валялись осколки металлического шара с очертаниями материков и океанов. В светлые и радостные дни он короновал небольшой, но симпатичный фонтан. В округе было тихо и спокойно. Спали мутанты и бывшие люди, сраженные зловредной инфекцией. Спали птицы, змеи и прочие представители фауны и социума. Мы сидели в фонтане, от которого местами кое-что сохранилось, вяло жевали перловку, глотали таблетки. Я безучастно разглядывал обломок металлического шара, на котором сохранилось барельефное изображение Америки. Привычные конфигурации материков и океанов были уже не актуальны. Карта мира решительно изменилась – где теперь Америка, которую мы так почитали и ненавидели? Ольга нерешительно покосилась через плечо, глянула в другую сторону – словно искала кого-то. Я даже догадывался кого. Заблестели слезы в запавших глазах, потекли по снулому личику.
– Ты сказала, что больше не будешь плакать, – мрачно напомнил я.
– Прости, – она шмыгнула носом. – Забыла. Больше не буду. Не могу, Карнаш, так плохо без него… – она закрыла голову руками, провалилась в оцепенение. Мне было нечего сказать. Я сам себя чувствовал так, словно отрезали кусок души – без которого можно прожить, но так тяжело…
Мы лежали на краю центральной площади, изучали обстановку. Сердце мегаполиса казалось вымершим. Ветер гонял по площади клочки мусора – словно две незримые команды играли в футбол. Лежал в руинах знаменитый на весь мир театр оперы и балета, недостроенный отель экстра-класса, творения конструктивистов 30-х годов. Справа, позади пустыря, возвышалось просевшее в землю здание мэрии – вотчина господина Городового, «скоропостижно» почившего девять месяцев назад под обломками рухнувшей тюрьмы. В той части города орудовала секта «евангелистов» под его чутким руководством. Но что там сейчас? Времена меняются? Блокпост на Красном проспекте в мутной пелене почти не угадывался.
– Вот и наступило далекое-предалекое будущее… – тоскливо прошептала Ольга. – Какая унылая хрень. Волнуюсь я что-то, Карнаш. Невозможно пешком пройти через город. Не решается проблема. Тут нужен отряд спецназа и бронированная защита…
– А если у проблемы нет решения, то зачем волноваться? – подметил я. – Ты права, тащиться через центр к автовокзалу – идея слабая. Мы ее уже проходили. Давай туда, на Орджоникидзе, – я показал прямо – на узкий проход между сквером у театра и вереницей живописных развалин. – Добежим до Военной, потом до «Ауры», выйдем на Каменскую магистраль… Небольшой кружок, оно того стоит. Попробуем напрямую выйти к Бердскому шоссе…
Это был отчаянный забег – с полной головой страха. Мы неслись, как кенгуру, перепрыгивая через мелкие препятствия, огибая крупные, промчались мимо входа в метро, которым девять месяцев назад так удачно воспользовались, и рухнули в пыль на улице Орджоникидзе. Пронесло! Никто не мчался за нами галопом. Хороший знак, – рассудил я, позволил Ольге отдышаться и повел ее дальше. Машин на проезжей части не было – в день празднования злополучного Дня города движение в окрестностях площади Ленина власти ограничили. Но вся дорога была завалена – обломками зданий, рекламными щитами, кусками чугунной ограды сквера. Мы пробирались через эту кашу, стараясь не высовываться – мимо старейшего магазина «Яхонт», мимо бывшего магазина для ветеранов. Безумно жалко было видеть то, что осталось от красивейшего отеля «Мариотт». Единственное городское здание в стиле модерн, сданное в эксплуатацию в 2013 году – с элегантными архитектурными «излишествами», со статуей богини гостеприимства у входа – от него остался лишь каменный фундамент, сложенный на века… Пришлось перебежать к театру – слишком много тут было открытых мест. Мы ползли по парку на задворках Оперного. Он всегда был не ухожен, а сейчас и подавно. Но подземная стихия в этой местности не лютовала. «Горные кряжи» и «большие каньоны» не вырастали. Сохранились даже рельсы – по скверу проходили трамвайные маршруты с улицы Мичурина на Серебренниковскую. Они неплохо сохранились. Мы вскарабкались на насыпь – земля просела перед рельсовым полотном. Ольга включила фонарик на рассеянный свет, осветила вполне приличную шпальную решетку, проржавевшие, но целые рельсы. Покосилась через плечо. Словно собралась трижды сплюнуть.
