– Боюсь, что произошло досадное недоразумение. Я не мог такого сказать, поскольку даже не видел вашего воспитанника в деле. Было сделано замечание по поводу необдуманно резкого его поведения при встрече с незнакомым мужчиной. Алексей дал повод к поединку, и, окажись на моем месте не очень порядочный, но достаточно искушенный в обращении со шпагой человек, это могло бы кончиться весьма печально для вашего воспитанника. И от таких поступков, по моему мнению, вы должны были удержать юношу заранее.
– Что? – Воспитатель повернулся к Настиному брату, и опять зажурчала французская речь.
Было видно, как краска заливает лицо Алексея. А учитель явно высказывал ему весьма неприятные вещи.
– Прошу прощения, месье, вы правы, – слегка смущенно возвратился к общению со мной француз. – Я, конечно, не мог предвидеть сложившейся ситуации и не инструктировал Алекса конкретно, но он сам мог бы понять, что не с его мастерством искать ссоры с…
– Первым встречным? – улыбнулся я, заметив смущение собеседника. – Все правильно, я и был именно первым встречным.
– А вы в самом деле владеете шпагой? – поспешил сменить скользкую тему мэтр Жофре.
– Смею надеяться, что недурно.
– В таком случае не откажете в учебном поединке с моим воспитанником? Ведь когда есть новый соперник, это всегда полезно. Вы меня понимаете?
– Несомненно. Но, с вашего позволения, не сегодня. Мне нужно следить за состоянием Анастасии Сергеевны. Да и не устроился я еще здесь.
– На этот счет не беспокойтесь, Вадим Федорович, – вступил в разговор Алексей. – Отец уже распорядился насчет комнаты для вас. Разрешите вас проводить?
Комнатку мне отвели вполне приличную, а на пороге уже ожидали два человека. Как выяснилось, портной и сапожник. Да уж, широко живет господин отставной подполковник – все необходимое у него есть, и рядом. Распростившись на время с юношей, я отдал свое тело на изучение и измерение. Чего терпеть не могу. В смысле пассивной роли. Поход в парикмахерскую для меня всегда был пыткой: сидишь чурка-чуркой, а с тобой в это время чего-то вытворяют. Но пришлось потерпеть. Так же, как в парикмахерской. Одежду обещали через два дня, обувь – через три. Пока пришлось сменить комбез на джинсы и майку. Благо, что на майке никаких «Дольче и Габбано» или «Рибок» не отметилось. Или как на моей любимой: «Мы пели так, что вытрезвитель плакал». Нейтрально все вполне, и за майку можно не беспокоиться. Ну и в кроссовках пока. Хорошо, что внимания на них еще не обратили. Ради приличия пришлось накинуть и джинсовку, хотя было и жарковато для такого обмундирования.
Честно говоря, уже серьезно хотелось чего-нибудь пожевать. С утра только чаем «позавтракал». Но хозяева не особенно спешили пригласить поесть хотя бы с прислугой. Впрочем, вряд ли они до такого опустятся… Но я был уже согласен разделить трапезу с кем угодно, лишь бы она была. Не звали. Решили небось дать время на обустройство и не беспокоить лишний раз.
Пришлось пока, завалившись в кресло, осматривать свою келью: комнатка невелика, но вполне себе роскошная. От кровати я слегка ошизел: с пологом от летающих насекомых (ночью я оценил полезность этого, как мне казалось, дамского излишества).
Стол, полукресло почти как в фильме «Двенадцать стульев», разве что не в цветочек, а в полоску, такой же окраски занавески и обивка стен. Совершенно обалденный паркет, по-моему, чуть ли не вишня. В покинутом мною мире только совершенно зажравшиеся набобы могут позволить себе такую роскошь. Окно выходит в сад, прямо в цветник.
В дверь постучали, и в ответ на мое приглашение войти на пороге появился рыжий мужик лет сорока (опять же я сужу с колокольни жителя конца двадцатого века).
– Здравия желаю, господин. Так что его высокоблагородие велели, чтобы я у вас в услужении был.
Надо сказать, что возмущения в душе у меня не возникло: ни ездить верхом на своем слуге, ни пороть его я не собирался, а вот знающий местность проводник был бы мне очень полезен.
– Звать-то ва… тебя как? (даже своих восьмиклашек всегда называл на «вы», а тут взрослый незнакомый мужчина).
– Тихоном кличут.
– А в каком году родился?
– От Рождества Христова, в тысяча семьсот семьдесят пятом.
– То есть тебе лет сорок уже? – закинул я удочку.
– Тридцать пять через месяц будет.
Уфф! Ну наконец-то! Значит, на дворе лето тысяча восемьсот десятого года.
– Скажи, Тихон, а обед скоро будет?
– Так к вечеру, как обычно, – удивленно посмотрел на меня мужик.
Н-да, особой сообразительностью здешняя прислуга не отличается: откуда мне знать, как тут обычно. Хотя, может, я и поторопился с выводами:
– Так вы поснедать желаете? – сообразил мой новоиспеченный ангел-хранитель. – Это я мигом!
Казалось, что он даже рад получить какое-то распоряжение. Шустро развернувшись, Тихон исчез за дверью.
Ждать его пришлось недолго, и минут через десять слуга уже пристраивал поднос с едой на моем столике.
Да, неплохо: дымилась кружка с бульоном, рядом на тарелке горкой были сложены ломти лососины, кусочки маринованного угря, очищенные раковые шейки, хлеб, соленья и даже розетка с черной икрой. Ну и графинчик граммов на двести. Расстарался мой опекун на славу.
– Чего-нить еще изволите? – спросил явно не желающий уходить Тихон, прикипев глазами к чему-то на столе, старательно шевеля губами в окладистой бороде.
– Ты, Тихон, если спросить хочешь, спрашивай сразу, не верти.
– Ох, книжка-то у вас странная. Про охоту, видать. А кто енто – пи-ра-ни-я?
– Так ты читать умеешь?
– Дык, обучены барином, дабы порученья евойные выполнять. Не шибко, конечно… – Мужик смущенно развел руками.
– Так. С этим потом. А пока будь добр, дай поесть спокойно. И… Спасибо тебе за хлопоты.
– Дык… Всегда пожалуйста, господин Демидов. – Тихон, поклонившись, исчез за дверью.
Вот ексель-моксель! Надо же таким идиотом быть: пока ждал обеда, стал выкладывать из рюкзака то, что может понадобиться в ближайшее время, и чисто машинально выложил на стол книжку Бушкова, прихваченную с собой в дорогу. Не дай бог ее увидел бы кто-то из хозяев усадьбы.
Ну да ладно. Пронесло на этот раз. Пора заняться плотскими утехами. В хорошем смысле. Сейчас я буду ЖРАААТЬ!
Да, такого я себе давно не позволял: чуть ли не трясущимися руками густо намазал икрой кус хлеба и набулькал из графина граммов пятьдесят… Положил на поднос бутерброд и поставил рюмку. Сначала поесть надо. Нечего. Веду себя как настоящий алкаш.
С огромным удовольствием, отпив из кружки с бульоном (явно варят тройную уху, и мне достался бульон первого проявления), жидковат, конечно, куснул хлеба с семгой – замечательно. Просто замычал от удовольствия. Мы, наверное, уже почти забыли вкус настоящего хлеба, да и вообще настоящей, с душой приготовленной пищи. Эх! А ведь сегодня, как я понял, постный день. Всю жизнь бы так постничал.
