— Понял? — спросил инвалид.
— Понял, — тихо сказал сидевший за столом рабочий.
В полной тишине прошли они насквозь всю чайную и через маленькую дверь с закрашенной защелкой вышли на винтовую лестницу, ведущую в подвал.
Там огромная, похожая на локомотив машина с клепаным цилиндрическим корпусом, вращая маховиками, выкачивала газ из труб городской газовой сети и отправляла его наверх, в дом. Инвалид наклонился к манометру и, улыбнувшись, щелкнул по нему пальцем.
— Хорошо газок идет, — сказал он, — тепло будет.
— А кто ее крутит? — спросил Романов.
— Кого? — не понял инвалид. — Машину-то? Да никто. Сама крутится. От электричества.
— А почему в других домах такие не ставят?
Инвалид присел на вбетонированную в пол чугунную основу машины.
— Так ведь если их во всех домах поставишь — заводам газа не хватит. Года три назад, когда только придумали газом топить и по всему Питеру трубы пустили, его хватало. А как начали цеппелины делать, так весь газ на них и ушел. Давление в системе упало, пришлось такие насосы ставить. А там, — он махнул рукой в сторону Адмиралтейской части, — народ без газа совсем загоревал. В валенках спали, вечером лег, а утром не встал. Глядь — а он покойник уже. И тогда велено было им разрешить тоже в подвалах машины ставить, но такие, чтобы газ тянули не сильно, а стоил бы этот газ им дорого. Не то без цеппелинов империя останется. А ты что ж, не знал?
— Я после войны в Петрограде не был еще, — сказал Романов.
— Да, брат, Петроград теперь не узнать — машины всякие, электричество везде горит, кинематограф показывают. А еще — цеппелины полицейские. Тебе небось они тоже в диковинку?
— В диковинку, — признался Романов.
— Тут до цеппелинов дела были, — сказал инвалид, — ночью на улицу не выйди: сейчас к шпане на нож попадешь. Сам знаешь, сколько здесь всякой сволочи в революцию да после войны расплодилось. А теперь, видишь, порядок.
Он поднялся.
— Пойдем дальше.
Почти цепляя головой низкие кирпичные своды подвала, Романов пошел за инвалидом. У тяжелой металлической двери с резиновым уплотнителем, какие ставили во многих петроградских домах во время войны на случай немецкой газовой атаки, они остановились. Инвалид повернул круглую ручку, отодвигавшую засов, потянул на себя дверь и пустил Олега Константиновича внутрь.
Когда князь зашел, инвалид щелкнул выключателем и включил свет. Несколько столов с приборами — увеличительные стекла на штативах, тиски и зажимы на коленчатых соединениях, непонятные устройства с циферблатами и лампами на тонких высоких ножках стояли посреди комнаты. В самом конце была большая, похожая на камин плавильная печь. Ее кирпичная труба шла вдоль стены и уходила в потолок — вероятно, это она возвышалась над домом. Механические руки и ноги лежали на полках вдоль стен. Искусственные кости, оплетенные тонкими металлическими тросиками, которые хирурги прикрепляли к концам нервов, чтобы хозяин мог управлять своими стальными конечностями так же, как прежде управлял живыми. Маленькие, но сильные гидравлические поршни вместо мышц по приказу металлических нервов сгибали и разгибали стальные кости. Усилие им придавал через систему шестеренок пружинный механизм, который инвалид должен был заводить сам. Романову случалось видеть такие протезы прежде: Императорское общество призрения увечных воинов бралось поставить их всем, лишившимся за отечество рук или ног в Германскую войну. Но из-за нехватки средств удалось сделать только несколько сотен операций — наиболее достойным ветеранам, явившим особенную доблесть на поле брани. Так — железными руками и ногами вместо настоящих — государь наградил тех, кто принес ему славу и могущество. И это было хорошей наградой, потому что у многих после войны не было вообще никаких. Кроме той двери, в которую он зашел, была еще одна. Романов толкнул ее. Комната за ней походила на хирургическую операционную залу. В середине ее, под лампами, стоял покрытый простыней стол, выложенный кафелем пол был с небольшим уклоном для слива воды, а вдоль стен — белые стеклянные шкафы с пузырьками. Латинские названия на этикетках ничего не говорили князю, но на каждой из них стоял штамп: «Импский инст. экспер. мед-ны». Пахло хлоркой, формалином и прочими больничными запахами.
— Здесь люди будут превращаться в машины, — услышал он за спиной голос ударника, — в мастерской, которую ты только что видел, мы делаем им новые ноги и руки, а здесь будем пришивать.
— А кто будет пришивать? Ты?
— Зачем же? Доктора пришьют. Мы заплатим — они пришьют и не спросят.
— А откуда у тебя деньги?
— Дают.
— Полиция дает?
— Разные дают.
— И все они, — Романов кивнул наверх, — станут машинами?
— Все они ради этого пришли, но не все смогут. Мы будем делать им не только руки и ноги. Мы будем ставить им новые сердца, механические сердца, пускающие по венам химическую кровь, не дающую умереть ни одной клетке организма. Но новую душу дать не можем — они сами должны подготовить свою для того, чтобы стать машиной.
Романов внимательно посмотрел на ударника.
— И что же, есть доктора, которые умеют ставить людям механические сердца?
— Докторов, которые умеют, положим, нет, так же пристально глядя на князя, сказал ударник, — но мы других научим. Не боги горшки обжигают.
— И многих людей ты превратил в машины?
— Пока ни один не готов. Но мы подождем. Время есть. А теперь пойдем наверх. Тут ты видел все, и больше смотреть нечего.
Они пошли наверх тем же путем, которым спустились, мимо урчащей газовой машины.
— И ты каждому встречному все это показываешь? — спросил князь. Он шел первым, подставив ударнику спину. Конечно, был риск, что его, увидевшего коммуну изнутри, теперь не выпустят отсюда живым. Он уже несколько минут обдумывал эту мысль и не мог найти ответа: зачем тогда вообще нужно было его сюда заманивать и все показывать. Поскольку ответа он не находил, значит, и вся логическая цепочка была неверной. Значит, его не убьют.
— Нет, не каждому встречному. Но тебе решил показать.
Олег Константинович удивленно посмотрел на ударника, но тот отвернулся, чтобы не отвечать. Они поднялись по лестнице и, пройдя через чайную, вышли в коридор.
— Погоди, — сказал вдруг ударник, — постой тут минутку.
Он вернулся обратно в залу. Романов огляделся по сторонам. Крашенные блестящей масляной краской стены, яркие, без пыли, лампочки, чистый пол, ничего лишнего и личного. В противоположной от входа в чайную стене была небольшая, ничем не примечательная дверь. Романов открыл ее: это была размером с клозет комнатка, освещенная стоявшей на полу лампой. С ее потолка спускалась веревочная, как для казней, петля, а в полу были створки, открывающиеся под ногами приговоренного. Рядом из стены торчал рычаг, которым они, очевидно, и открывались. На стене висела табличка из двух колонок — соотношение длины веревки и массы тела. При слишком короткой веревке шейные позвонки могут не сломаться, и тогда смерть будет долгой и мучительной, от удушения. Князь вздрогнул и поскорее закрыл дверь. Из чайной вышел ударник с клочком бумаги, на которой большими, как обычно пишут малограмотные, буквами был написан какой-то петроградский адрес.
