— Там, за круглой тюрьмой, — махнул рукой Маниковский. Питирим вздрогнул.
— Шутка, — помолчав, сухо сказал Маниковский, повернувшись к Питириму и пристально глядя ему в глаза, — тайные казни не совершаются в России. Их выдумали, чтобы при дворе не умышляли на государя.
— Ха-ха-ха, хорошая идея, — натянуто засмеялся Питирим. Автомобиль остановился перед круглым кирпичным зданием — старинной матросской тюрьмой.
— А я раньше думал: как же это у Алексея Алексеевича все его хозяйство в нескольких домиках на Новой Голландии помещается, — делано развязно говорил Питирим, спускаясь вслед за Маниковским вниз по лестнице в подземный бункер под круглой тюрьмой, — и много у вас этажей вниз?
— Много, — ответил Маниковский.
Спуск был довольно широким, с каменными ступенями, и скорее походил на черную лестницу доходного дома, отличаясь от нее лишь чистотой и тем, что на площадках стояли часовые с винтовками. На третьем этаже вниз генерал толкнул дверь и пропустил вперед митрополита, который, едва заметно вздрогнув, пошел первым.
Там был коридор с довольно высокими потолками, сделанными специально, чтобы на людей, работающих здесь, не давила вся тяжесть земли над ними, и их разум, такой ценный, оставался в работоспособном состоянии. Для этой же цели в кадках стояли пальмы, немного нелепо смотревшиеся на фоне побеленных железобетонных стен. Люди, в военной форме и штатском, выходили из дверей и шли по коридору в другие двери. Все это было так похоже на обыкновенное присутственное место, что Питирим совсем забыл свой страх.
Раздался собачий лай — сначала глухой и далекий, но с каждой минутой приближавшийся. И даже не лай, а визг. Какой-то нижний чин с отрешенным лицом тащил на поводках двух эрдельтерьеров. Они не хотели идти, упирались и жалобно скулили, словно предчувствуя свою нехорошую судьбу.
— Куда это их тащат? — вздрогнул Питирим.
— Разделывать, — спокойно сказал Маниковский, — мы в военно-евгенической лаборатории, где делают фобографы. Не слыхали про такие?
— Нет, — побледнел Питирим. Все-таки он был очень чувствительным.
— Устройства, которые улавливают запах страха и ненависти. Эти эмоции обязательно возникают у человека, собирающегося кого-нибудь убить. Когда такие чувства возникают, в теле выделяются особые вещества — собачки чувствуют их запах. Мы дрессируем собак, обостряем реакцию именно на страх и ненависть, потом вырезаем у них рецепторы, помещаем их в питательную среду. Специальное механическое устройство фиксирует изменение рецепторов, но это уже дело техники. На войне оно не нужно, а в мирной жизни иногда бывает полезным. Но это — военная тайна, имейте в виду.
— А что собачки — без рецепторов ведь можно жить?
— Можно. Им, правда, приходится разрезать черепа, чтобы их достать. Хотите посмотреть, как резать будут? Очень любопытно.
— Нет-нет, увольте, — заволновался Питирим, шаря рукой по запястью, словно ища четки, — я, знаете ли, не любитель таких зрелищ.
— Но вы же хотели все посмотреть, — настаивал Маниковский.
— Мое старческое сердце не выдержит, — продолжал отказываться Питирим.
— Ну вы соберитесь — нам придется там пройти. Зажмурьтесь тогда уж. И уши заткните. Да не сейчас — я скажу, когда.
Маниковский злорадствовал. Он подумал даже, что, может, не стоило бы тащить митрополита в прозекторскую — а то еще, чего доброго, Питирима действительно хватит удар — и тогда 265 миллионов не видать точно. Но не смог побороть себя и, вместо того чтобы прямо по коридору дойти до выхода в следующую лабораторию, свернул в левую дверь. Там, в комнате с полом и стенами, выложенными белой плиткой, двое военных врачей склонились над пристегнутой за лапы к столу лохматой собакой. Яркий свет падал на нее сверху, она уже даже не визжала и только чуть-чуть жалобно скулила. Питирим изо всех сил зажмурился и вставил свои дряблые старческие пальцы в уши. Маниковский, как поводырь, взял его под руку.
Когда обшитая для звукоизоляции войлоком дверь за ними хлопнула, Питирим открыл глаза. Они стояли в узком коридоре. Нижний чин с безучастным лицом палача, держа на поводке вторую собаку, которую вывели, чтобы она не разлаялась раньше времени, стоял, прислонившись к стене. Маниковский решительно пошел вперед, и митрополит засеменил следом.
— А что же, у каждого человека, замыслившего убийство, страх и ненависть возникают? — спросил Питирим просто для того, чтобы что-то спросить. — А если он хладнокровен?
— У каждого, — равнодушно бросил через плечо Маниковский, — только если он наркотиком каким-нибудь накурится, тогда не будет запаха. Страх будет, а запаха — нет.
Коридор упирался в дверь. Генерал потянул ее на себя.
— Ну вот мы и пришли, — сказал он.
Зала за дверью была похожа на гигантский сборочный цех подземного завода и, наверное, когда-то им и являлась. Митрополит с генералом вышли на металлическую галерею почти под самым потолком, выложенным сводами из красного кирпича с клепаными балками. Галерея шла по периметру всего цеха, но дальняя стена его была не видна, поскольку лампы, свисавшие на тросах, светили на пол, а все остальное тонуло во мраке. Внизу, саженях в десяти, стояли столы с лежащими на них обнаженными людьми. Столы были без матрасов — прямо на холодном, крашенном краской металле лежали люди. Их кожа была белой, безупречно белой, как простыни у хорошей хозяйки, добавляющей в воду при стирке немного синьки. Или просто холодный свет электрогазовых ламп делал их такими? У каждого стояла капельница: синяя жидкость втекала в вены. Сколько их было? Питирим не смог сосчитать, как невозможно сосчитать колонны гвардейцев на Марсовом поле в дни парадов, которые так любит нынешний государь: начинаешь считать — и сбиваешься, путаешься в рядах, настолько они все похожи, не за что зацепиться глазу. И так же в уходивших в глубину рядах столов, на которых лежали люди, высвеченные лампами, — не на чем было остановиться. Одинаковые, шли они один за другим. Может быть, 50 рядов, может быть, 100 или 500.
Тонкий запах хлорки поднимался снизу, и было холодно.
По винтовой лестнице Маниковский и Питирим сошли вниз. Стена, к которой крепилась лестница, была кирпичной, похожей на обыкновенный брандмауэр обыкновенного петроградского дома. И в этом густом полумраке, из которого лампы выхватывали только то, что им было нужно, у кирпичной стены, на высоте, с которой, если упасть, то смерть будет мгновенной и легкой, митрополит подумал, что так, наверное, ходят трубочисты. По металлическим лесенкам, перекинутым с одного дома на другой, то вверх, то вниз, они лазают по крышам и по ночам, когда не так сильно топят печки, чистят трубы. И так же их окружают кирпичные стены без окон, и так же каблуки цепляются за ступеньки, и так же лежат внизу, под ними, на кроватях люди.
А, он забыл, что теперь печи топят газом, и поэтому нет нужды чистить трубы.
Внизу, над столами с людьми возвышался, сверкая лысым черепом, генерал от артиллерии великий князь Сергей Михайлович.
