Пока великий князь говорил, генерал Маниковский с тревогой смотрел то на него, то на Питирима и с ужасом думал, что после таких слов на помощь митрополита рассчитывать не приходится. Но Сергей Михайлович не боялся. Он знал таких людей: во-первых, они никогда не отказываются от денег, даже если претерпевают за это унижения. Во-вторых, они давно свыклись со своей подлостью и отчасти даже гордятся ею, поэтому их невозможно обидеть такими словами. И, в-третьих, они пользуются теми, кто перед ними заискивает, но трепещут перед презирающими их.
Питирим слушал молча, спрятав свои глаза под насупленными бровями, и с нескрываемой радостью выдохнул, когда великий князь закончил.
— Алексей Алексеевич, — сказал Сергей Михайлович, — проводите владыку.
Великий князь остался. Над ровными рядами мертвых тел он один только возвышался, а электрические солнца сверкали в его золотых генеральских погонах и на лысом черепе. Словно на поле брани, генерал среди своего войска. Но где же вороны, почему они не слетаются, каркая, почему ветер не играет золотыми кудрями павших? Почему так стерильно тихо и пахнет хлоркой?
Было ли то, что совершал великий князь, предательством? Его ни разу не мучил этот вопрос. Да, втайне от государя он создал собственную и без присяги верную только ему армию. Запуганный, затравленный император, веривший теперь лишь в силу машин и их оружия, тратил на них последние деньги своей разоренной войной страны и последний газ своей замерзающей столицы. Не он запугал государя, но он был причастен к этому.
Но это не было предательством. Великий князь искренне служил России и видел ее будущее только под рукой полновластного самодержца. И не его вина была в том, что нынешний самодержец не годился для своей роли. Никогда не поднимет он руку на Божьего помазанника, но долг его, как долг любого русского патриота, — не дать этому помазаннику своей глупостью и нерешительностью погубить Россию.
Для этого работал и нуждался в деньгах Путиловский завод, для этого над Петроградом летали, леденея, глядя вниз прожекторами и стволами своих пулеметов, цеппелины, а здесь, под Петроградом, лежали, ожидая своего часа, солдаты, которых он так и не решил, какими считать — мертвыми или живыми, — и поэтому считал механизмами. Дай Бог, чтобы их час никогда не наступил.
Генерал Маниковский вел петроградского митрополита по коридору, такому же, как и этажом выше.
— А вот здесь мы делаем механические сердца, — сказал он, открывая одну из боковых дверей, — хотите взглянуть?
— Нет, благодарю покорно, — замахал рукой Питирим, — мне бы на воздух, а то что-то голова заболела.
— О, не бойтесь, здесь никого не режут. Здесь почти часовая мастерская, — сказал генерал, крепко держа под локоть митрополита.
Они вошли в комнату, заставленную, как в университетской аудитории, где проводятся практические работы по естественным наукам, небольшими столами в ряд с разными приборами на них. За столами сидели люди, похожие на часовщиков, — пинцетами и маленькими отвертками собирали они из разложенных по столу шестеренок и пружинок механизмы, приводящие в движение каучуковые груши сердец. На полу стояли коробки с часами — из них они брали нужные элементы, в первую очередь — заводные пружины.
Люди за столами были так увлечены своей работой, что никто не повернулся посмотреть на вошедших. Только один, сразу вскочив и вытянувшись по стойке смирно, вцепился глазами в генерала. На его молодом лице было чудовищное пятно ожога, так что любой сразу признавал в нем ветерана Германской войны, пострадавшего от иприта.
— Поручик Неверов, ранен на Нароче, — представился вставший, — генерал, скажите, где сейчас наш фронт?
— Наши войска победоносно двигаются по территории Германии, — деловито ответил Маниковский, нисколько не удивившись вопросу, — через неделю, самое большее — две мы выйдем к Берлину.
— А что союзники? — спросил поручик.
— Союзники остановлены на линии Дортмунд — Нюрнберг, так что, если после взятия Берлина Вильгельм не капитулирует, мы ударим германцам в тыл.
— Хорошо бы, — поручик улыбнулся, щелкнул каблуками и вернулся к работе.
— Бедняга, — сказал Маниковский, когда они вышли в коридор, закрыв за собой дверь в лабораторию, — он до сих пор воюет с Германией. Но очень хороший мастер — на войне и до войны был хирургом, умелые пальцы. Сейчас его, понятно, к больным не подпустят, вот и определили сюда.
— А что будет через две недели, когда наши войска войдут в Берлин? — спросил Питирим.
— Ничего, — генерал усмехнулся, — он забудет. Он уже полгода тут работает, и полгода наши войска все никак до Берлина не дойдут.
Тихо гудела вентиляция. Прошел, кивнув, человек в дорогом штатском костюме с папкой в руках.
XV
Председатель Особого совещания по военной промышленности великий князь Сергей Михайлович сидел за письменным столом в своем кабинете, а генерал Маниковский — напротив, на маленьком у стены диванчике. Митрополиту Питириму, рассказывал генерал, откуда-то известно о том, что в подвалах Новой Голландии оживляют мертвых, и показать ему эти подвалы он ставит условием своего разговора с государем про программу довооружения воздушного флота.
— Питиримка не умен, но въедлив, — сказал, поглаживая бороду, великий князь, — я готов допустить, что сейчас он интересуется из любопытства, так как не в его интересах мешать нам. Но впоследствии его информированность о наших делах может иметь самые неприятные последствия. Нет, я, скорее, соглашусь остаться без программы довооружения. Я уже почти с этим смирился.
— Митрополит и так знает довольно много, хотя и неясно, что именно, — возразил генерал, — но сейчас он нам нужен, кроме него никто из тех, к кому мы можем обратиться, не в состоянии убедить государя.
— Риск слишком велик, — покачал головой Сергей Михайлович.
— Это риск на ближайшую неделю.
— А потом?
— Питирим идет стопами Распутина, — вздохнул генерал, — и кончит, вероятно, так же.
Сергей Михайлович снова погладил бороду.
— Хорошо, — выдохнул он, — возлагаю дело Питиримки — и сейчас, и через неделю — на тебя. Только постарайся посвятить его в наши дела минимальным образом. Надо показывать только то, что он уже знает.
Маниковский покачал головой.
— Думаю, придется показать ему солдат. Как именно они управляются, он, кажется, не знает, по крайней мере об этом не заикался.
— Хорошо. Назначь ему визит на завтра. Я сам там буду.
Кабинет председателя Особого совещания по военной промышленности находился в здании Главного артиллерийского управления и окнами выходил на Литейный. В снежном потоке там двигались огоньки — фары автомобилей — через мост на Выборгскую сторону и обратно, с Выборгской в Литейную часть. Часы на колокольне Сергеевского Всей Артиллерии собора пробили 4 часа.
