— Член Государственной Думы Марков, — устало вздохнув, сказал Гучков, — предупреждаю: в случае повторения подобной выходки я поставлю на баллотировку предложение о лишении вас на месяц права участия в заседаниях.
— Да и пожалуйста! — взвизгнул Марков.
Гучкову не хотелось тратить время, поэтому он предпочел проигнорировать повторение скандальных выкриков.
— Господа члены Государственной Думы, — сказал Гучков, обращаясь к залу, — поскольку законопроект правительства внесен в экстренном порядке, Иван Григорьевич Щегловитов взял с меня устное обещание, что мы поставим его на голосование в первом чтении уже сегодня и, в случае принятия, передадим на рассмотрение созданной для этого комиссии для подготовки поправок. Поэтому предлагаю взять перерыв на полчаса, дабы все фракции могли вынести по нему свое общее суждение.
— На час, на час перерыв, — закричали слева.
— Предложение на час перерыв. Нет возражающих? Тогда объявляю перерыв в заседании на час.
Хлопая крышками столов, как гимназисты партами, члены Думы стали подниматься из кресел и, с трудом протискиваясь между рядами, один за другим выходили к проходам. Председатель и два его товарища тоже встали со своих мест в президиуме.
— Интересно, кто попросил Маркова выступить по поводу князя Олега? — тихо сказал Гучков шедшему перед ним Набокову.
Набоков повернулся.
— Очень неприятная история, — так же тихо сказал он. — Три дня назад в очень узком кругу, человек пятнадцать-двадцать октябристов и кадет собрались на квартире у Маклакова и за игрой на бильярде между прочим обсуждали слухи о возвращении великого князя Олега Константиновича в Петроград. Олег Константинович, рассуждал тогда Павел Милюков, ожидая своей очереди ударить по шару, был бы замечательной кандидатурой на престол. Республиканская идея, к счастью, дискредитирована всеми событиями 1917 года, и в ближайшие лет пятьдесят ни у кого уже не возникнет сомнений в праве Романовых на российский престол. А из них из всех он единственный не замечен ни в кутежах, ни в целовании пяток Распутину. И, пока все остальные Романовы воевали в штабах не ближе пяти верст к линии фронта, Олег Константинович рубил немцев шашкой бок о бок с простыми русскими солдатами.
И вот, еще не успели слухи о прибытии князя с фронта подтвердиться, а ему уже подрезают крылышки.
XXIII
Нa Лоцманской улице, напротив городского рынка и поднимавшихся за ним Адмиралтейских верфей, где подъемные краны склонялись над зародышами эсминцев и, как цапли, кормящие птенцов, опускали им в своих клювах корм: листы стали и балки, — стоял в ряду прочих четырехэтажный дом. В его втором этаже на имя чиновника Жердеева была снята двухкомнатная квартира, которую Охранное отделение использовало в конспиративных целях. Из почти сотни подобных квартир в Петрограде эта была наиболее любима Рачковским, где он назначал особенно важные встречи. Преимущество ее состояло в том, что прямо перед домом во время войны для защиты верфей был выстроен железобетонный артиллерийский каземат с тремя зенитными орудиями. Проход между ним и самим зданием был оставлен нешироким, в две сажени, и перекрыт сверху бетонной плитой, образуя сквозник
[45]
. В результате у дома получился узкий, для одного автомобиля, тоннель, и при желании пассажир мог выйти прямо в парадную, а шофер, как ни в чем не бывало, поехать дальше.
В этой квартире, обставленной, как жилая, начальник Охранного отделения Рачковский и полковник Комиссаров назначили встречу митрополиту Питириму. Комиссаров с удовлетворением для себя отметил, что все же он отлично разбирается в людях и в очередной раз не ошибся. Взбешенный тем, что в небе Петрограда появился хозяин, и этот хозяин — не он, Рачковский мертвой хваткой вцепился в шею людей, которых счел претендентами на свою власть: великого князя Сергея Михайловича и генерала Маниковского. При одном произнесении их имен усы начальника Охранного отделения, как заметил Комиссаров, начинали топорщиться сильнее, чем обыкновенно. Расхаживая из угла в угол, Рачковский излагал свой план. Министр внутренних дел Щегловитов, не то чем-то ему обязанный, не то им шантажируемый, должен внести в Думу закон, запрещающий свободную продажу предметов с заводным механизмом. Так как в Петрограде публика «обуяна неблагонадежной страстью конструирования механического человека и разных механизмов вообще» (тут Рачковский поднял палец и сказал: «Что является истинной правдой»), а первейшей деталью всякого механизма является заводная пружина. Дума, естественно, такой «бредовый закон» поддерживать не станет, и при баллотировке он будет с треском провален, а репортеры с удовольствием об этом напечатают. В газете же «Гражданин» появится статья об имевших место сношениях посланцев великого князя Сергея Михайловича с думским руководством (что, опять же, истинная правда — они пытаются договориться о поддержке депутатами программы довооружения воздушного флота и наверняка суют налево-направо взятки). Вот и выйдет, что закон провален по наущению Сергея. Почему? Да потому, что из Франции заказан на имя Главного артиллерийского управления целый пароход с часами, и прийти он должен к концу месяца — из порта дадут знать. А уж о том, что Сергей с Маниковским втайне ото всех делают механических людей и вставляют им сердца с часовыми пружинами, причем деятельность их достигла таких масштабов, что часы закупаются целыми транспортами, будет государю доложено. Пусть только «этот поп» соберет доказательства.
— Третьего дня послал к Щегловитову, — возмущенно рассказывал Рачковский, — с текстом закона. Завтра будет в Думу внесен. И что бы вы думали? Получаю сегодня фотографическую копию доклада министра депутатам — а там к моему закону еще какую-то чушь приписали! Про стеклянный купол над Петроградом и про то, чтобы людям не дозволялось по городу с закрытыми лицами ходить! И тут Питиримка вперед меня пролез!
— При чем тут Питирим?
— Явно дело рук старого прохвоста! Уже весь двор знает, что он и через императрицу, и сам государю рассказывает, будто бы мертвые рабочие, которые 9 января расстреляны, из могил встают да по городу бродят, снова ко дворцу идти собираются. А поскольку лица у них разложились, они их в тряпки и заматывают, будто бы им холодно. А с ними заодно и живые рабочие выйдут.
— А ему-то какая выгода?
— Да все та же! Его Сергей с Маниковским себе в друзья заполучили, чтобы он государя наущал, будто бы вся Россия его ненавидит и одна надежда — на цеппелины. А если не будет цеппелинов тут и конец его царству. И расчет у него такой же, что Дума закон провалит, а он потом пойдет к государю докладывать: все изменники в сговоре. А еще вернее — не государю, а государыне.
