— Зинаида Николаевна проявила необыкновенную смелость. Она зашла в мою ложу и своим присутствием спугнула убийцу. А ведь он мог убить нас обоих.
— В охранке учат стрелять только один раз, — опять улыбнулся Бурцев, — впрочем, все это нисколько не умаляет подвиг Зины, которая, к тому же, об этом правиле не знает.
— Вы считаете, что на князя покушалась охранка? — насторожился Алексеев.
— Я ничего не считаю, — сказал Бурцев, — имя человека, который должен был выстрелить в театре, но не выстрелил, мне известно. Он — агент охранного отделения. Но это, как вы понимаете, ни о чем не говорит. У меня есть подозрения, довольно мрачного характера, но делиться ими я пока не готов.
— Это связано с сегодняшними событиями?
— Не думаю, — покачал головой Бурцев, — впрочем, я пока никаких подробностей, за исключением тех, что написаны в газетах, не знаю. Ну и некоторые выводы, которые делаю я сам, — например, о том, что Рачковского убивали не революционеры, они бы не стали пытаться устроить поджог. Вообще, этот поджог очень странный — либо кто-то совсем неопытный убил, либо хотели, чтобы подумали на неопытного. Зачем устраивать поджог? Все равно ничего толком сгореть не успеет, только риск и внимание раньше времени. Но вы, господа, хотели мне рассказать что-то важное?
Алексеев кивнул на князя, и тот изложил Бурцеву всю историю — начиная с момента покушения на Екатерининском канале. Бурцев слушал внимательно.
— Я слышал, — сказал Бурцев, когда князь закончил, — что в лабораториях Новой Голландии ставят очень странные опыты. Но то, что вы рассказываете, для меня внове.
Если генерал Маниковский с великим князем Сергеем Михайловичем заполучили машину, позволяющую управлять мертвыми, и подчинили себе цеппелины, — стоит ли удивляться, что это взволновало Охранное отделение? Однако не думаю, что Маниковский с Сергеем стоят за попыткой вашего убийства. Скорее всего, Комиссаров решил использовать вас, Олег Константинович, и с вашей помощью выведать все про этот вавилонский аппарат. Впрочем, совсем отрицать эту версию тоже нельзя. Главное артиллерийское управление методично запугивает Николая, вынуждая его вкладывать сотни миллионов в постройку цеппелинов. В этом смысле ваша смерть от рук террористов могла бы быть им полезной. Как и в том случае, если они действительно задумали переворот. Впрочем, верится с трудом, потому что Сергей Михайлович не похож на возможного заговорщика.
— Вы сказали, что они запугивают государя? — спросил Романов.
— Так считают в департаменте полиции, — ответил Бурцев. — Они каким-то образом договорились с митрополитом Питиримом, который нынче — главный пророк при императрице, — и смущают ум Николая постоянными рассказами о готовящемся народном восстании, одновременно предлагая лекарство от страха — свои цеппелины, каждый из которых обходится казне не то в 10, не то в 15 миллионов. Впрочем, Питирима особенно уговаривать было и не нужно — ему самому это выгодно. Все запугивают царя: Сергей с Маниковским, Питирим, охранка, Дума, революционеры, армия. Ради такого запугивания, может быть, они и могли бы совершить покушение на вас, но, повторюсь, пока мои подозрения — в сторону других лиц. Вы, кстати, знаете, что не так давно Щегловитов докладывал императору о будто бы имевшей место встрече лидеров думской оппозиции, на которой обсуждалось, что вы смогли бы успокоить общество в случае возмущения?
— Нельзя ли передать лидерам думской оппозиции, что я не собираюсь играть в их игры? С момента моего возвращения в Петроград я только и слышу, что я — единственный Романов, которому доверяют люди, и поэтому меня надо короновать. Мне это, как вы понимаете, совсем не нравится.
— Вы можете сделать это сами. По крайней мере вас они послушают больше, чем меня.
Романов вздохнул.
— Владимир Львович, — сказал генерал Алексеев, — можем ли мы просить вас взяться за расследование покушения на жизнь Олега Константиновича? Вы — единственный, кому мы доверяем. Не Рачковского же… В смысле… Да… Не знаю, удобно ли предлагать вам вознаграждение, но если удобно, то, конечно…
— О вознаграждении речи не идет, Михаил Васильевич, — улыбнулся Бурцев, — я и так, как вы знаете, внимательно слежу за этим делом. Думаю, убийство Рачковского — это запуск каких-то неизвестных пока нам механизмов, которые в ближайшие же дни приведут в движение большие тектонические слои. И, вероятно, имя того, кто организовал покушение, в результате выплывет наружу. А пока я бы рекомендовал Олегу Константиновичу не покидать здание Главного штаба.
— Не смогу воспользоваться вашими рекомендациями, Владимир Львович, — снова вздохнул князь, — сегодня я должен ехать в Царское Село к государю.
— К Николаю? Зачем? Он сам вас позвал? — подскочил Бурцев.
Генерал Алексеев с некоторой укоризной посмотрел на него.
— Да, — спокойно ответил Олег Константинович, — сегодня я имел телефонный разговор с Фредериксом. Не знаю, как он узнал, что я здесь, но он сказал, что государь срочно ждет меня, и я обещал приехать сегодня к ужину.
— То есть вы едете к царю по его приглашению, — Бурцев задумчиво погладил бородку. — Что ж, полагаю, в дороге вам ничего не грозит. Но все же будьте осторожны.
И еще князь должен был пойти к Наде.
XXVI
Искаженными страшной болью лицами бронзовых людей, стреляющих из башенной пушки Гочкиса в холодную пустоту Загородного проспекта, смотрел памятник экипажу броневика 1-го броневого дивизиона «Капитан Сурдов». При прорыве второй линии Кенигсбергского укрепрайона он попал в газовое облако, но не вышел из боя и продолжал расстреливать немецкие укрепления с тыла, пока газ не разъел легкие русских солдат. Никто — ни тогда, ни потом — не задавался вопросом — как же так получилось, что броневик оказался в зоне обстрела собственной артиллерии. Члены его экипажа были героями, и этого достаточно.
За памятником поднималось массивное четырехэтажное, с башней в центре здание Технологического института. Его парадная мраморная лестница вела в коридоры первых трех этажей, заставленные шкафами с книгами и приборами, с дверьми в аудитории, а потом, уже перестав быть парадной, поднималась на последний этаж, где в одной из комнат размещалось легальное студенческое Общество ревнителей механического будущего.
В аудитории Общества было накурено. Стулья, изначально расставленные рядами, теперь были сдвинуты — слушая выступавшего, студенты собирались группами, одновременно обсуждая то, что только что было сказано. Одеты все небогато — даже те, кто происходили из состоятельных семей, предпочитали не выделяться среди товарищей. Многие — с бородками на молодых, гладких, почти детских лицах: они так хотели выглядеть совсем взрослыми. А бороды, им казалось, давали больше взрослости, чем даже кресты или костыли, с которыми некоторые вернулись в институт с фронта. Да и кого можно было удивить ими в Петрограде после войны?
