— Мы не знаем, — говорил молодой человек в студенческой тужурке с бледным лицом, явно волнуясь и потому сильно жестикулируя, — мы не знаем, зачем правительство объявило о создании купола над Петроградом. Многие товарищи говорят, что это — обман, что нельзя верить. Очень может быть, что и обман, что действительно никаких подлинных намерений у правительства нет, а есть только желание отвлечь рабочие массы пустыми разговорами. Но! А если намерения есть? Хороши же мы будем, отказав правительству в поддержке в таком важнейшем, можно сказать первостатейном, вопросе. Ну а если все-таки обман? Так что с того! Пусть правительство и хочет обмануть — а мы заставим его сделать! Мы поднимем все общество!
— Поднимем ради чего? — Из задней части аудитории поднялся один из студентов. — Я бы не стал переоценивать значимость этого купола. Я не говорю о тех негативных последствиях, которые случатся, если мы подыграем правительству Николая Кровавого. Оставим их. Но что значит сам купол? С инженерной точки зрения, не спорю, это величайшее сооружение, сопоставимое с египетскими пирамидами. Но как он отвечает задачам нашего общества по пропаганде механического будущего? Это все хорошо известные технологические приемы, в них нет никакого прорыва. Это, если угодно, механическое прошлое!
— Глубоко ошибаешься, Янек, — возразил выступавший, — купол в нашем деле выполняет важнейшую задачу. Это — победа над силами природы. Всю историю человечество зависело от природы, и теперь мы стоим на пороге того, чтобы порвать эту зависимость. Силой инженерного гения мы восторжествуем над стихией! Но дело ведь не именно в этом — мы покажем всему миру это торжество! Весь мир убедится, что можно порвать связь с животным началом и полностью положиться на интеллектуальное! Это поважнее будет, чем изобрести механического человека.
— Ну уж позвольте, — раздалось несколько голосов с мест.
— Не позволю, — отрезал студент. — Что механический человек? Это просто человек, живущий в обществе людей, подчиняющихся законам природы, и сам, стало быть, им подчиненный. Мы же создаем общество, властвующее природой!
— Мы не должны ставить под сомнение нашу первейшую задачу — создание самостоятельного механического человека, обладающего чистым разумом и лишенного всех людских страстей и пороков, — закричал кто-то с места, — мы не имеем права отвлекаться на второстепенные цели!
Вся аудитория забурлила, студенты вскакивали с мест, махали руками, что-то кричали.
— Господа, господа, прошу успокоиться, — перекрикивая общий шум, басом сказал студент, сидевший на стуле рядом с кафедрой и исполнявший обязанности председательствовавшего, — давайте рассядемся по местам и продолжим.
Все как будто только и ждали команды успокоиться — членам Общества было в глубине души стыдно так вести себя, но уж больно принципиальный, основополагающий вопрос оказался затронутым. А позволять ставить под сомнение основной принцип — первый шаг к краху всего дела. Участники собрания расселись на стульях, стоявших теперь и вовсе вперемешку.
— Наш эмоциональный взрыв по столь ничтожному поводу наглядно показывает всем нам, господа, насколько далеки мы от механического будущего, которое пропагандируем, и как велико на нас влияние сил природы, — сказал председательствовавший студент. Он был постарше всех остальных, с курчавой еврейской черной бородой и, вполне возможно, уже не являлся студентом вовсе. Говорил «господа» вместо «товарищей» предыдущего оратора, который все еще стоял у кафедры, не зная, то ли садиться, то ли оставаться. Это характеризовало политические взгляды человека — первый был социалистом, а этот, верно, из либералов.
Михаил Зенкевич в студенческом платье жадно, стараясь не пропустить ни одного слова, особенно в общем гомоне, слушал споры. Он сидел в заднем ряду на стуле и старался походить на студента, хотя мог бы этого и не делать, так как на заседания общества допускались все желающие. Но с его молодым лицом и растрепанными кудрями походить не составляло труда. Это было не первое собрание такого рода — их в ту зиму в Петрограде проходило множество, при каждом институте, при каждых женских курсах, просто на квартирах инженеров и даже рабочих. Зенкевич старался побывать на каждом. Ему не так интересны были слова спорщиков и идеи, ими выдвигаемые, — как правило, все говорили об одном и том же: о механическом человеке, о торжестве механизмов и неизбежно грядущей благодаря этому эре справедливости, о последствиях освобождения человека от труда. Ему интересны были сами люди — в них он видел грядущий век, они создадут его своими руками и, наверное, себе на погибель, — но ведь так и должно быть, и в погибели этой не будет ничего страшного — так же, как в достойной смерти все совершившего на своем веку престарелого правителя.
— Я предлагаю, господа, — продолжал чернобородый студент, — оставить эту дискуссию. Конечно, создание механического человека является нашей первоочередной задачей, но ничто не должно мешать нам двигаться и в других направлениях, которые иногда — я подчеркиваю, иногда и временно — могут даже выдвигаться на первый план.
— Верно, — раздалось несколько голосов.
— Поэтому я предлагаю переходить к следующему вопросу, — сказал бородач, улыбнувшись, — ко мне тут подходили некоторые товарищи, предлагавшие обсудить организацию кружков для рабочих по изготовлению бомб. Мне думается, это неправильно. Это подвергнет существенному риску само существование нашего общества и тем самым затормозит движение к главной нашей цели — механическому будущему.
— Товарищи, — вскочил один из студентов, — да что же это такое? Сперва нам предлагают поддержать правительство, теперь — отказаться от помощи рабочим…
Но большая часть аудитории недовольно загудела, явно соглашаясь с тем, что механическое будущее нельзя ставить под угрозу из-за всяких революционных глупостей.
— Я предлагаю товарищам, желающим обсудить данный вопрос, сделать это в частном порядке вне стен нашего общества, — прогремел басом бородатый студент, — впрочем, мы не должны забывать про рабочих. Они — наши первейшие союзники, но не в деле кидания бомб, а в деле развития машинного сознания. Я хочу объявить имя нашего следующего оратора, Петра Сапрыгина, студента физического факультета, который как раз по этому поводу записался на доклад.
Сапрыгин, сопя, пробрался к кафедре. Он был невысокий, коренастый и одет особенно бедно — как будто сам выбивающийся в люди выходец из рабочей среды.
— Я, как вы знаете, отвечаю за рабочую фракцию, — сразу перешел к делу Сапрыгин. — Нами организовано 12 кружков, в которые ходят около 500 человек. 7 наших товарищей читают лекции, цель которых — ознакомление пролетариата с перспективами машинного будущего. Конечно, пролетариат трудится на заводах и сам, порой чаще нас имеет дело с машинами. Но он имеет с ними дело по заранее составленному правилу и не в состоянии своим умом охватить идею механического будущего полностью. Мы же даем ему такую возможность и в теоретическом — путем лекций, — и в практическом плане. На практических занятиях мы показываем, например, устройства механических и электромагнитных адресных столов, которые могут не только находить необходимые сведения по запросу, но и сопоставлять их, а также принимать решения на их основе с учетом заложенных алгоритмов. Тем самым мы показываем рабочим, как будут созданы механические люди. Однако в последнее время товарищи, приходящие на наши кружки, стали рассказывать про некое движение, стремительно охватывающее их среду. Будто бы увечный солдат, которому сделали механические протезы обеих рук и ног, призывает их всех уподобиться машинам, погасив в своей душе все желания и страсти. Потому-де, что машинами жить гораздо счастливей, чем людьми.
