– Кто такие?
– Чего, Космос, не узнаешь? – разминая сигарету, скривился в
улыбке Пчела.
– Морда вроде знакомая… – сложный мыслительный процесс
отразился на Космосовой физиономии. – Из мафии? – предположил он не слишком
уверенно. Эта хитрая рожа с рыскающими глазками и высокими залысинами была ему,
кажется, знакома. Наверняка мудила тот еще.
– Да с чего! Околоплавающий какой-то… – определил Фил. –
Подожди. – Он сощурил глаза, пристально вглядываясь. – Может, из люберецких?
– Точно, Мухин родственник! – врубился Белый. – Но он же
мент! – резко вскинулся он. – В чем дело? – вопрос его прозвучал раздраженно и
очень по-деловому: типа, почему непорядок?
– Да, счас, мент! – заулыбался Пчела. – У него частное
охранное агентство. Кстати. – И Пчела назидательно поднял палец. – Крышу дает
Лешке Макарову.
– А с ним кто?
– Вот справа. – Пчела прищурил правый глаз и чуть наклонил
голову, чтобы лучше видеть, – Бек, серьезный мужчина. А другого… Раз в «Метле»
видел. Кто такой, чем дышит, не в курсах…
– Да кончай на них пялиться! – подернул плечами Фархад.
Похоже, только он не знал, чем кончается Пчелин анекдот. – Дальше-то чего?
– А, ну вот. Красная шапочка и спрашивает: «Бабушка,
бабушка, а почему у тебя такой большой хвост?» – А это не хвост, – ответил волк
и густо покраснел. – И вообще, у тебя молоко на губах не обсохло. – А это не
молоко сказала Шапочка, и волк покраснел еще гуще.
И все, вместе с Фариком, густо заржали, будто и вправду
слышали историю про Шапочку и Волка в первый раз…
* * * * *
Лысый Бек недовольно поморщился, глянув на ржущую компанию:
– А это что за молодежь?
– Щас кого ни спроси, все солнцевскими откликаются, – лениво
и немного снисходительно отозвался Лева-латиноамериканец.
– Эти – хуже, – сквозь зубы прошипел Володя Каверин. Он
прямо взмок от напряжения, хотя в камере было совсем не жарко, разве что душно.
– Зверье, каких мало.
– Вон тот рыженький, возле стены, в «Метелице» часто
зависает, – проявил осведомленность Лева.
Бек презрительно хмыкнул и перевел взгляд правее:
– А в белом что за пацанчик?
Бывший опер сделал страшные глаза и беззвучно, шевеля только
губами и нижней челюстью, просипел:
– Саша Белый.
– Этот пионер – Саша Белый?!! – В заплывших глазах Бека
промелькнул искренний интерес с изумлением пополам.
– Пионер!.. – Желваки Каверина заходили так, будто он
пережевывал непроваренную конину. – Волчара почище многих. Пионер!.. – Он аж
задохнулся от возмущения: Белый был его кровным врагом, а врагов, их… знать
надо! Чтобы бошку не оторвали!
* * * * *
Ну и денек! Спятить можно! Введенский посмотрел на часы:
было уже двадцать минут второго. Похоже, сегодня придется заночевать на службе.
Весь мир сошел с ума. И центр безумия – Москва.
Введенский посмотрел на хорошо знакомый ему портрет, что
висел в его кабинете всегда. Дзержинский мрачно улыбался.
– Разрешите? – В дверь аккуратно постучали. Это Коноваленко.
Введенский мог узнать каждого из своих подчиненных за версту. По шагам, по
запахам и – по стуку. Коноваленко ходил крадучись, пользовался французским
одеколоном от Армани польского производства, а стучал аккуратно и никогда не
открывал двери, не дождавшись разрешения. За что и ценил его Введенский больше
других своих джигитов. Да еще и за энтузиазм в работе. И, пожалуй, за
некоторую, умеренную, впрочем, романтичность.
– Входи, – распорядился он.
– Белов прилетел, все нормально, – доложил Коноваленко,
потирая тонкий, с горбинкой, нос. – А потом – вложений в почтовый ящик не было.
Звонка не было. Я послал людей, его офис уже вверх дном. Я рискнул, – он
внимательно посмотрел на шефа, но тот вроде был спокоен, хотя и выглядел
усталым, – позвонил на мобильный. Не отвечает. – Он удрученно поджал губы.
– Ну, сегодня что за день-то? – вздохнул Введенский. Точно,
поспать не придется. – Проверь все изоляторы, наверняка попал под гребенку. К
утру доложишь, а я сейчас наверх… – Он со значением указал пальцем в потолок.
Кабинет вышестоящего начальства находился ровно над ними. – Там сейчас такое
творится – не поверишь!
* * * * *
– Дело было так, Сань, можно я расскажу? – Фара уже
заходился от смеха, предвкушая финал своей истории. – Ну, короче, всех на плацу
построили, а Саню хохотунчик разобрал, да? Генерал вдоль строя идет, щеки на
погонах, морда цвета лампасов, а Саня ржет, заливается.
– Сань, ты первый раз тогда, что ли? – встрял Космос.
– Ну да, только попробовал… Афганка, зеленая, знаешь, она же
крепкая.
– Ну, и, короче, генерал подходит к Сане, – переведя взгляд
с Космоса на Сашу, продолжил Фара, – тот стоит, крепится, генерал так на него
посмотрел, как отец родной, да, и говорит: «Как служба, сынок?» А Саня:
«Спасибо, товарищ генерал. Раз косяк, два косяк, и граница на замке, товарищ
генерал».
– Эй, кончай базар! – раздался чей-то недовольный голос.
– Брат, чего орешь, я не пойму? Ты можешь вежливо попросить?
– огрызнулся Кос.
– Что, серьезно, что ли? – недоверчиво переспросил Фару Фил.
– Клянусь Заратустрой! «Раз косяк, два косяк, и граница на
замке»… – От их дружного хохота, наверное, враз проснулась уже вся камера…
* * * * *
– Да что такое! – заворочался Бек и поднял голову. – Это что
за чурка? – указал он на Фархада.
– Не знаю, – раздраженно ответил Каверин.
– А должен знать, Володенька, – поучал его Бек. – Ты мент
или кто? На хрен я тебя брал?
– Ребят, ну имейте совесть, дайте поспать! – с верхних нар
по соседству приподнялся пожилой мужик в вытертой джинсовой куртке.
– Отец, прости. Возраст мы уважаем, – серьезно ответил Саша.
И распорядился: – Все, давай спать.
– Раз косяк, два косяк… Потом губа, конечно… – бормотал,
укладываясь, Фара.
– Отец, базара нет. – Естественно, последнее слово должно
было остаться за Космосом.
Осталось оно, однако, за Белым:
