Андреа смотрела в окно.
– Нет, все нормально, – сказала она. – В случае необходимости полиция не заставит себя долго ждать. – Она улыбнулась. Волнение прошло, она снова стала спокойной и уверенной.
– Ты так думаешь?
– Конечно.
Всего несколько минут потребовалось им, чтобы миновать мост и два квартала домов за ним. Потом зашуршал под колесами гравий, и Страйд остановился. Они вышли из машины. На улице было темно. Андреа с загадочной улыбкой разглядывала крошечный домик Страйда и похожие на скелеты кусты перед ним.
– Никогда бы не поверила, что ты живешь в Пойнт-Парке, – наконец произнесла она.
– А я не представляю, где бы я еще смог жить. А что тебе здесь не нравится?
– Суровое место. Метели тут, наверное, бывают сильные.
– Да.
– Дом сильно заметает?
– С той стороны, откуда дует ветер, иногда до самой крыши.
– И ты не боишься? Я бы извелась от одной мысли, что меня вместе с кроватью может унести в озеро.
Он облокотился на крышу машины, задумчиво разглядывая ее.
– Я знаю, тебе покажется странным, но мне очень нравятся метели. Потому я и живу здесь.
– Вот чего не понимаю, того не понимаю, – смущенно пробормотала Андреа, поеживаясь под налетавшими порывами ветра.
– Пойдем внутрь.
Страйд обнял ее за талию и повел в дом. Они шли медленно. Иногда Андреа прижималась к нему, и тогда он чувствовал приятную упругость ее тела. Сквозь тонкую кожу куртки он ощущал ее плечо. Растрепавшиеся волосы щекотали ему лицо. Он долго нащупывал в кармане ключи. Андреа пыталась согреться, обхватив себя руками.
Они вошли в дом. В прихожей было темно и тепло. Слышалось тиканье больших напольных часов, доставшихся Страйду от деда. Страйд повернулся и закрыл дверь. Только теперь он уловил духи Андреа – мягкие, с приятным запахом, напоминающим аромат роз. Ему было странно чувствовать чужие духи, не те, к которым он за столько лет так привык, видеть у себя другую женщину.
– Так что́ ты там говорил насчет любви к метелям и бурям? – шутливо спросила Андреа.
Страйд снял куртку, повесил в стенной шкаф, закрыл его, повернулся, оглядел Андреа. В своем наряде она явно замерзла. Она тоже смотрела на него. В полутьме прихожей их фигуры казались тенями.
– В метель время для меня будто останавливается, – объяснил он. – Меня словно затягивает внутрь вихря, и я начинаю видеть и слышать в нем прошлое. Честное слово. Клянусь. Я несколько раз слышал голос отца, а однажды даже видел его.
– Отца?
– Да. Он работал на сухогрузе. Его смыло волной во время шторма. Мне тогда было четырнадцать.
– Сочувствую. – Андреа опустила голову.
– Ты совсем закоченела.
– Глупо я вырядилась? – усмехнулась она.
– Нет. Ты одета прекрасно. Мне очень нравится. – Страйд едва удержался, чтобы не обхватить и не расцеловать ее – таким острым вдруг сделалось возникшее желание.
– Приятно слышать. Но замерзла я действительно сильно.
– Хочешь переодеться в свитер и джинсы?
– Нет, спасибо. Здесь тепло, я быстро отогреюсь.
– А как же ты будешь сидеть на крыльце? – тихо рассмеялся Страйд.
– На крыльце?
– Не волнуйся, оно застеклено, и там стоят два электрокамина.
– А я себе там попку не отморожу, случайно?
– Ни в коем случае. Такую попку морозить никак нельзя.
Он не видел лица Андреа, но почувствовал, как она вспыхнула.
Они прошли в кухню. Страйд включил свет, и они сразу заморгали. К своему стыду, он обнаружил, что последние три недели расследования отразились на состоянии его дома самым печальным образом. В кухне он не убирал и даже не подметал пол. В раковине стояла гора немытой посуды с остатками пиццы, соуса и спагетти, по плите разбегались пятна разных цветов и размеров. На закапанном столе валялись отчеты и протоколы допросов.
– Неплохо устроился. С комфортом, – заметила Андреа.
– Извини, совсем забыл. Иначе никогда бы тебя сюда не пригласил. Знаешь, ко мне, кроме Мэгги, никто не заходит, а она к такому давно привыкла. Пытается меня воспитывать, но, как видишь, ей это не особо удается. Подожди, я сейчас хоть немного тут приберу.
– Не переживай, все нормально.
– Но на крыльце – чистота полная, гарантирую. Давай я возьму тебе одеяло, под ним ты быстрее согреешься. К ногам поставим электрокамин. Коктейли я сготовлю в момент, двойной крепости.
– Договорились, – кивнула Андреа.
Когда кувшин с коктейлем уменьшился наполовину, они уже совсем не ощущали холода. Андреа полулежала, откинувшись на спинку шезлонга, сплетенного из ивовых прутьев. Она освоилась, вытянув из-под цветастого испанского одеяла ноги в черных чулках, грела их. Рядом стоял, поблескивая отражателем, электрокамин. Первый час Андреа лежала, плотно укутавшись в одеяло, потом стянула его с себя. Мурашки исчезли, шея, грудь и руки начали краснеть.
В руке она держала большой бокал с коктейлем, проводила языком по краю бокала, слизывала остатки соли, после чего делала глоток зеленоватого напитка. В темноте Страйд вглядывался в нее, плавное движение языка по бокалу возбуждало его. Он сидел в соседнем шезлонге, в нескольких сантиметрах от Андреа.
Было совсем темно. Слабый свет от настольной лампы в кухне отбрасывал длинные тени. Лед на окнах местами подтаял, сквозь тонкие прозрачные полоски они вглядывались в чернильную темноту озера, освещенного пригоршней звезд и неполной бледной луной. Несмотря на поздний час, им совершенно не хотелось спать. Они лежали рядом, внимательно прислушиваясь к шороху прибрежных волн, тихому жужжанию электрокаминов, дыханию друг друга. Долгие минуты молчания они изредка нарушали короткими фразами:
– Ты спокойно переносишь развод, – проговорил Страйд. – Или это лишь поза?
– Да.
На стекле появились две новые светлые полоски. Страйд увидел сквозь них плотные струи вперемешку с ледяной крошкой. По деревянной крыше домика сильнее застучал дождь, над их головами злее подул ветер. Где-то скрипнула доска. Страйд потянулся к кувшину, наполнил бокал.
Андреа повертела бокалом, поигрывая кубиком льда в нем. На ее губах появилась печальная усмешка.
– Я ездила к сестре Дениз в Майами. Она только-только родила. А когда вернулась, нашла на столе записку. Он сообщал, что ему нужно некоторое время побыть одному. Засесть наконец-то за книгу. Опять почувствовать творческий порыв. За все время, пока он там подпитывался творчеством, он ни разу не написал мне. Отделывался почтовыми открытками. Провались они пропадом. Из них я узнавала, что он сначала осел в Йеллоустоуне. Оттуда переехал в Сиэтл. Так до сих пор и сочиняет свою великую книгу. Где-то в середине пути он осознал, что не может вернуться ко мне. Я, видите ли, душу́ его гениальность. Можно сказать, что мы в расчете.
