— Эрик смеялся над Хелен, — сказал я. — А потом заговорил о том, что людским страданиям также надо класть конец.
— Нет, забудьте обо всем. Слабым голосом, неубедительно.
— Ты забеспокоилась, — продолжал я. — Если Эрик смог поступить так с Хелен, возможно, он мог так поступить и с человеком. Быть может, он имеет какое-то отношение к смерти вашей матери.
— Нет! — крикнула Стейси. — Да! В том-то все дело — Эрик, можно сказать, мне признался! То есть, конечно, не открыто, но он ходил вокруг до около, постоянно на это намекая. Говорил о Хелен, о том, какие у нее были глаза — спокойные, умиротворенные. Она ничего не имела против. Посмотрела ему в глаза, лизнула руку, а он ударил ее по голове камнем. Один раз, сказал Эрик. Больше не потребовалось. А потом похоронил ее — это был мужественный поступок, правда? Я бы так не смогла, но сделать это было надо, Хелен очень мучилась.
Она покачивалась в кресле, прижимая своего слоненка к груди.
— А потом он так улыбнулся, что у меня мурашки по коже побежали. Сказал что-то о том, что иногда надо брать все в свои руки, потому что никто не разберет, что хорошо, а что плохо, если не побывает в твоей шкуре. Сказал, что, быть может, добра и зла не существует, есть только правила, которые выдумали люди, боящиеся самостоятельно принимать решения. Сказал, что такая помощь Хелен была самым благородным поступком в его жизни.
Стейси крепче стиснула слоненка, и его плюшевая мордочка приобрела гротескный вид.
— Мне так страшно. А что если Эрик помог еще одной Хелен?
— Нет никаких причин так думать, — солгал я, потому что теперь у меня было объяснение, почему Мейт не пытался приписать Джоанну себе. Я продолжал как можно ласковее: — Эрик очень взволнован, как и ты. Все уляжется, и Эрик успокоится.
Мои слова и мысли разошлись в разные стороны. Продолжая утешать Стейси, я тем временем думал: мать и сын, вина и покаяние. Джоанна и Эрик составляют план... Эрик делает фотографии, зная, что скоро матери не станет, пытаясь хоть что-то сохранить в памяти.
Жуткие мысли, но я не мог остановиться. Оставалось только надеяться, что отвращение не проникло в мой голос. Судя по всему, притворство удалось мне неплохо, потому что Стейси перестала плакать.
— Все будет хорошо? — спросила она голосом маленькой девочки.
— Держись!
Она улыбнулась. Но тотчас улыбка превратилась во что-то ужасное и отталкивающее.
— Нет, не будет. Хорошо больше никогда не будет.
— Знаю, что сейчас тебе так кажется...
— Эрик прав, — вдруг сказала Стейси, — Ничего сложного нет. Человек рождается, жизнь его засасывает, он умирает.
Расковыряв ранку, она слизнула кровь и принялась ковырять дальше.
— Стейси...
— Слова, но такие хорошие.
— Стейси, это правда.
— Хотелось бы верить... Все будет лучше?
Не столько вопрос, сколько высказанная вслух потребность.
— Да, — сказал я. Да храни меня Господи.
Новая улыбка.
— В Стэндфорд я определенно не пойду. Мне нужно найти себя. Спасибо, доктор Делавэр, вы были очень...
Ее слова прервали донесшиеся снизу звуки.
Достаточно громкие, чтобы пробиться с первого этажа, из противоположного конца дома. Крики, удары, яростный топот ног — опять крики, переходящие в безумный рев.
Мелодичный звон бьющейся посуды.
Глава 28
Выскочив из комнаты, я бросился вниз по лестнице навстречу шуму.
Гостиная. Фигуры в черном.
Две фигуры, застывшие в боевых позах.
— Ты что сделал, мать твою? — крикнул Ричард, надвигаясь на сына.
Эрик замахнулся бейсбольной битой.
У него за спиной валялось на полу то, что осталось от шкафчика. Погнутая бронза, разбитые стеклянные дверцы. На ковре необработанными алмазами сверкали осколки. Внутри шкафчика и на полу фарфоровые черепки. Фигурки лошадей, верблюдов и людей, превращенные в мусор.
Ричард шагнул ближе. Дыхание с хрипом вырывалось из его раскрытого рта.
Эрик, сжимая биту обеими руками, тоже дышал учащено.
— Даже не думай!
— Брось биту! — приказал Ричард.
Эрик не шелохнулся.
— Брось, мать твою!
Презрительно рассмеявшись, Эрик нанес новый удар по фарфору. Ричард, метнувшись вперед, успел перехватить биту. Эрик закряхтел, пытаясь вырвать ее у отца.
Две фигуры в черном, упав на пол, переплелись, покрываясь пылью и осколками. Я бросился к ним, не обращая внимания на биту, наоборот, стремясь оказаться рядом с ней. Мне удалось вцепиться в твердую древесину, мокрую от пота. В мои колени впились острые осколки. Я потянул за биту. Сначала она подалась, затем кто-то рванул ее из моих рук. Мне в челюсть воткнулся чей-то кулак, но я не выпускал биту.
Отец и сын, рыча и брызжа слюной, молотили друг друга, меня, все окружающее.
В сражение вступила еще одна пара рук.
— Прекратите!
Я поднялся с пола. Рядом стоял Джо Сейфер, прижимая руки к щекам. Его глаза пылали. Эрик и Ричард продолжали спор за обладание битой.
— Прекратите, идиоты, или я уйду и больше не вернусь, и вам придется самим выкарабкиваться из той ямы, куда вы попали!
Ричард опомнился первым. Эрик продолжал что-то бурчать, но его руки разжались. Мы с Сейфером бросились к нему и вырвали биту.
Ричард бессильно опустился на пол, рассеянно перебирая фарфоровые черепки. Он был словно оглушен — казалось, находился под действием наркоза. На его руках и лице алели мелкие порезы, один глаз заплыл. В нескольких футах от него стоял на коленях Эрик, устремив взгляд в пространство. За исключением разбитой губы, других следов драки у него не было видно. Челюсть у меня гудела. Я потрогал ее рукой: горячая, начала распухать. Но, похоже, все кости целы.
— Во имя всего святого, — воскликнул Сейфер, — только посмотрите, что вы сделали с доктором Делавэром. Что с вами случилось? Вы что, дикари?
Эрик усмехнулся.
— Мы — элита. Очень трогательно, не правда ли?
Сейфер ткнул в него пальцем.
— А ты, дружок, помолчи. Держи свой рот на замке в не смей меня перебивать...
— Это еще почему...
— Слушай, парень, не выводи меня из себя. Еще одно слово, и я вызываю полицию. Тебя упрячут за решетку, а я прослежу за тем, чтобы тебя не выпускали подольше. Не сомневайся, я это сделаю.
— Какое мне...
— Вот такое. Не пройдет и часа, как тебя изнасилуют в задницу, а то и произойдет что-нибудь похуже. Так что, придержи язык!
