– В серванте, внизу, – показала мать. Пчела открыл створку
серванта и взял еще один тетрадный листок, исписанный круглым материнским
почерком. Он повернулся к родителям и улыбнулся:
– Ну все, давайте прощаться…
Ему и в самом деле нужно было спешить – до решающего
разговора с Белым предстояло еще встретиться с Вахой и Асланом, чтобы обсудить
все нюансы нового проекта. К тому же Пчела оказался без машины, поскольку Фила,
доставившего его к родителям, срочно вызвали на съемки. К Аслану ему предстояло
добираться самостоятельно.
Да, разговор с Сашей обещал быть трудным, при этом Пчела мог
рассчитывать только на себя. Филу большинство коммерческих предприятий Бригады
были, в общем-то, по барабану, ну а Кос – как это случалось в последнее время
постоянно – наверняка встретит любое предложение Пчелы в штыки.
Так что убеждать Белого в перспективности нового дела,
предложенного чеченцами, предстояло ему одному.
Глава 40
После нескольких дней почти непрекращающегося снегопада
наконец-то выглянуло солнце. Оно отражалось тысячами искорок в свежевыпавшем
снеге, в широких окнах и на блестящих оцинкованных крышах окрестных домов.
Оля вышла на крыльцо их загородного дома на Рублевке и
зажмурилась – после затянутого в шторы и занавески помещения неудержимый
водопад солнца ее буквально ослепил.
С тех пор, как она вернулась из Америки, Оля почти постоянно
находилась в подавленном состоянии. Виной тому был ее муж – Белов совсем перестал
таиться и практически в открытую крутил роман с наглой и развратной актриской.
То, что до отъезда во Флориду было для Оли лишь смутным подозрением, по
возвращении в Москву оказалось отвратительным, гнусным и очевидным для всех без
исключения фактом.
Ее душила обида и злость, поэтому первым ее порывом было –
немедленно уйти. Но по зрелому размышлению Оля пришла к выводу, что открытый
разрыв с Беловым – не в ее интересах. Во-первых, Саша был ей по-прежнему дорог,
и терять его навсегда она не хотела. Зная крутой характер мужа, Оля вполне
резонно опасалась, что стоит ей громко хлопнуть дверью – и Белов запросто может
закрыть для нее эту дверь навсегда. А во-вторых, к своему удивлению и даже
некоторому стыду, Оля поняла, что ей совсем не хочется жить прежней жизнью – в
крохотной бабушкиной квартирке или на старой даче, без охраны, без прислуги, но
зато с постоянной заботой о хлебе насущном. Оказалось, что она настолько от
этого отвыкла, что сама мысль о ежедневной работе (где? кем?) оказалась пугающе
недопустимой.
После мучительных колебаний Оля поделилась своей бедой с
бабушкой. Совершенно неожиданно для Оли бабушка не возмутилась, не стала
призывать на голову изменника все кары небесные. Ее реакция на слова внучки
оказалась куда более спокойной и взвешенной. Тихим, бесцветным голосом бабушка
выложила серию избитых советов, смысл которых сводился к одному: «Терпи,
Оленька, перебесится – снова твой будет».
И Оля решила терпеть. Она старалась гнать прочь мрачные
мысли, но проходили день за днем, а настроение у нее оставалось неизменно
плохим. Вот и сегодня с утра она ходила как в воду опущенная – до той минуты,
когда окатило ее с ног до головы светом не по-зимнему яркое, щедрое и
праздничное солнце.
Мгновенно вспомнилось пушкинское «мороз и солнце – день
чудесный!», невесть откуда на ее губах появилась чистая, радостная улыбка, и
Оле с кристальной ясностью стало понятно, что все ее беды преходящи, и в конце
концов все непременно будет хорошо.
– Ванечка! – обернувшись назад, позвала она сына. – Иди скорей,
посмотри, какая прелесть!
Мальчик колобком выкатился на крыльцо и, тоже зажмурившись,
спросил:
– Где плелесть?
Оля рассмеялась:
– Да вот же, везде…
Ваня разлепил глаза, сбежал по ступенькам и начал прыгать по
квадратам плитки, которой был вымощен внутренний двор их усадьбы.
– Тили-тили, тлали-вали… – восторженно горланил он.
Оле тоже было и радостно и легко, и она тихонько подтянула
сыну:
– Это мы не проходили, это нам не задавали! Парам-пам-пам!
Они весело пропели припев раза три (других слов песни не
знали ни мать, ни сын), не обращая внимания на искоса поглядывавшего на них
громилу-охранника. Вдруг створки ворот, погромыхивая, поползли в стороны, и во
двор с неторопливой грацией гиппопотама въехал черный «Мерседес» Фила.
Он выскочил из машины и, раскинув руки в стороны,
вразвалочку направился к ним навстречу.
– Здравствуй, Валерочка! – Оля с улыбкой чмокнула Фила в
щеку. – А Макса где потерял?
– Привет, Оль. У него дела там какие-то. Я вас до больницы
подкину, а он уже заберет, хорошо? – Фил присел на корточки перед мальчиком и
сделал ему козу. – Привет, Вано, как делищи?
– Во! – Ваня с лукавой улыбкой показал большой палец.
– Молоток, пацан! – Фил с хохотом подхватил парнишку на
руки, подбросил высоко вверх и, подхватив подмышку, потащил к машине.
Они быстро расселись по местам, «Мерседес» так же неторопливо
вырулил на улицу. До шоссе дорога шла сосновым лесом, и Ольга невольно
залюбовалась величественной красотой наряженных в снежные шапки деревьев. Ваня,
встав на коленки, рассматривал, как вьется, закручиваясь в бурунчики, снежок
вслед за автомобилем.
Тишину нарушил Фил:
– Как, Оль, после Америки проклятой, трудно здесь?
– Да ты знаешь, я как будто и не уезжала, – улыбнулась
Ольга. – Первую неделю, правда, чудила – проснусь и никак не въеду: где я, что
я…
А потом ничего, привыкла…
– А мы после выборов вроде спокойно зажили, так пацаны меж
собой перегрызлись, – пожаловался Фил. – Ты, наверное, в курсе?
– Ну я так, больше догадываюсь, Сашка же не говорит ничего…
– пожала плечами Оля. – Это Витя с Космосом, да?
– Не только. Они ж упрямые все, как ослы египетские! – Фил
расстроенно махнул рукой. – Все основными быть хотят…
«Мерседес» вылетел на Рублевское шоссе и, резво набирая
скорость, полетел к столице.
Снежные круговерти за машиной исчезли, и Ваня стал искать
себе новое занятие. Передергав все ручки на двери машины, он полез в лежащую
рядом с ним сумку Фила. Ольга привычным жестом одернула сына:
– Ваня, нельзя! Это чужая сумка, ясно? Ваня! Я что сказала?!
Ну-у, папочка родимый!
