Персефоний вернулся в два часа ночи, когда Сударый уже был полон дум о бренности всего живого и не знал, за что взяться: то ли написать предсмертное письмо, то ли сделать автопортрет по методу новейшей оптографии и в последнее утро жизни все-таки узреть истинный облик своей души. Первое было романтично и глупо, второе — бессмысленно, потому что одной неполной ночи скорее всего не хватит, чтобы на снимке проявилась вся духовная сущность. Разумнее было бы выспаться, но этот вариант Сударый даже не рассматривал.
Вместе с первым ударом часов хлопнула дверь черного хода. Вскоре в гостиной появился упырь, встрепанный, нервный, но, кажется, сытый.
— Извините, что задержался, — сказал он. — Только напрасно вы ждали, лучше бы отдохнули, честное слово, на вас лица нет. А я после встречи завернул в подотдел — оказалось, есть ночная работа на одном складе… Ну, в общем, это вам неаппетитно, но мне нужно было успокоиться.
— После встречи с секундантом Залетая Высоковича? — уточнил Сударый.
— С этим… сопляком, пустозвоном… — выцедил из себя Персефоний. — Эта «личность нового склада», как он себя именует, явно не прочь поразвлечься за чужой счет. Такая наглость… Признаюсь, у меня было сильное желание послать ко всем чертям дуэльный кодекс и разобраться с ним по-простому.
— Ты правильно сделал, что сдержался, — поспешил сказать Сударый. Срок условного освобождения его помощника еще не истек, и за любое правонарушение он рисковал вновь очутиться в каталажке.
— Знаю, — с видимым неудовольствием кивнул упырь. — Но поверьте, сделал это не ради себя, а ради вас. У меня вообще сложилось стойкое впечатление, что слухи расползаются по городу именно благодаря этой «личности нового склада».
— Думаю, ты ошибаешься. Залетай Высокович не выбрал бы в секунданты разумного, которому не доверяет.
— Он уже два года живет в столице и наверняка считает, что друзья его остались такими же, какими он их помнит. А зависть со временем способна убить самую крепкую дружбу. Нет, я за честность этого секунданта и гроша бы ломаного не дал.
— Однако для него огласка так же губительна, как для всех остальных участников дуэли.
Персефоний поморщился:
— Кто его знает… Но, так или иначе, я не проломил ему голову и кое о чем мы договорились. Бой состоится через день. Завтра за вами и Залетаем Высоковичем будет неотступно следить весь город, так что ни о какой скрытности речи быть не может. С другой стороны, тянуть время тоже нет смысла: и вы изведетесь, и модный юноша какую-нибудь глупость сделать может, особенно если потрясатель основ и с ним разговаривает в таком же язвительном тоне. Разумнее всего завтра усиленно распускать слух о примирении, а уж на следующее утро постараться улизнуть от внимания общества.
— Слух о примирении? — с сомнением переспросил Сударый. — В него никто не поверит.
— Да, это главная проблема, — согласился Персефоний. — Вот если бы вы с Залетаем Высоковичем завтра встретились в людном месте и поговорили с дружеским видом… Собственно, я это и имел в виду на переговорах. Пришлось опять терпеть насмешки потрясателя основ, который усмотрел в моем предложении «типично провинциальный страх перед мнением всесильного общества». Выгода от встречи была бы двойная: и народ успокоить, и получить лишний шанс разъяснить недоразумение. Но, по крайней мере, в одном Принципиалий был прав: Пискунов-Модный на разговор вряд ли согласится.
— Кто-кто?
— Возражун Принципиалий Поперекович — это имя личности нового склада. Ввиду того, что вызванную сторону представляю только я, он остается единственным секундантом Залетая Высоковича. Второй, Чихаев Курет Эпсумович, выступит в качестве врача — он студент-медик.
Принципиалий… Не тот ли Принцип, о котором шептались по углам у Немудрящевых?
— Есть один вариант, — продолжал между тем Персефоний. — В окрестных лесах появились волки, завтра егеря устраивают облаву, зовут и нас, из подотдела. Я могу согласиться, а вы со мной пойдете, вроде как поснимать на пленэре, мы и камеру возьмем. Когда под вечер все закончится, тихо скроемся и заночуем в лесу, а наутро выйдем к поляне, на которой и назначим поединок.
Сколь ни был Сударый малоопытен в делах такого рода, однако не мог не заметить:
— А ты уверен, что облава закончится к вечеру? Что мы не заплутаем, что не заплутают наши противники? Что, наконец, они сумеют правдоподобно объяснить, чего ради их понесло в лес посреди ночи?
— Мы не заплутаем, — сказал Персефоний. — Но вы правы, это единственное, в чем я уверен.
— Вот что, утро вечера мудренее, — решительно сказал Сударый.
— Правильно, — подхватил Персефоний. — Вы отдыхайте, а я, если позволите, потренируюсь в наведении иллюзий.
Непеняй Зазеркальевич удалился в спальню и лег в постель, однако сон не шел — напротив, ум Сударого, воспитанный и дисциплинированный более научными занятиями, нежели житейскими перипетиями, только сейчас и перестал метаться и заработал в полную силу, когда ему показалось, что имеющихся данных достаточно для анализа ситуации.
Даже теория возникла — скороспелая и ни на что не годная, поскольку подразумевала злой умысел со стороны Принципиалия и отдавала детективщинкой. Не годился сверхнигилист на роль полновесного злодея. Во-первых, потому, что Сударый не мог представить, как разумный, растрачивающий себя в демонстрации презрения к обществу, оказался бы способен что-нибудь изобрести. А во-вторых, изобретать было нечего: никаких маготехнических возможностей для того, чтобы воздействовать на готовый оптографический снимок, просто не существовало.
Конечно, вид скандалезного бунтаря может оказаться маской, а снимок не так уж трудно подменить, однако изготовить подмену непросто: для этого надо не только владеть приемами оптографии, но еще иметь актрису, которая сумела бы достоверно изобразить девицу Немудрящеву, причем не такую, каковой она является на самом деле, а Простаковью — ужасную грешницу.
Эх, если бы хоть глазком взглянуть на этот портрет, будь он неладен, если бы знать…
Часы пробили один раз, и Сударый на миг призадумался: это половина которого часа, все еще третьего или уже четвертого? Тут до слуха его донеслись из гостиной шорох и ворчание. Без особого сожаления Сударый поднялся с постели.
Как он и предположил, возвратившийся домовой отчищал стол от капель воска.
— Извини, Переплет, случайно так вышло…
— Вижу, что случайно, — буркнул тот, хотя на лице было написано нечто противоположное, так что Непеняй Зазеркальевич на миг вновь ощутил себя ребенком, который во власти азарта сродни научному ползает по столу со свечой и изучает чрезвычайно важный вопрос: а что из всего этого получится?
— Хорошо ли погостил? — спросил Сударый, чтобы переменить тему.
— Отчего бы не хорошо? Чай, не чужой пришел, своя кровь. Посидели, побалакали… Ну, правду молвить, не толково говорили. О важном, о чем промежду нами, домовиками, говорить положено, едва попомнили, а все больше о суетном. Так что поделать: суетно нынче в доме Немудрящевых.
