Ступолет затормозил над ковролеткой и стал снижаться, сильно качаясь. Ковролетчики все как один высыпали на посадочную площадку. Один из них, перекрестившись, проворчал:
— Летающий гроб…
Надо сказать, если бы не цилиндры ступ и остроконечная форма носа, чудо маготехники и впрямь изрядно бы напоминало домовину.
Первое замечание послужило как бы сигналом, по которому начали говорить все:
— Эка его мотает!
— Как пьяный, честное слово.
— Того гляди вышку нам снесет или крышу какую проломит…
По голосам, впрочем, чувствовалось, что, случись подобное на самом деле, ковролетчики бы вовсе не расстроились. У них бы появился прекрасный повод бранить чудо маготехники, ставя в пример свои ковры, способные приземлиться, «былиночки не шелохнув». А крыша что, ее починить — дело нехитрое…
Однако летун, управлявший необычным воздушным судном, дело свое знал. Саженях в четырех над землей умерил, а потом вовсе погасил болтанку и спустился плавно, как пушинка.
— Сумел-таки тягу выровнять, — поняли ковролетчики.
Один из них заметил:
— А серьезная штуковина, шестиступная. Я слыхал, обычно две-три ступы ставят — и хватает.
— Видать, издалече прибыли. Интересно, откуда?
Опознавательных знаков на борту не было никаких, из чего ковролетчики заключили, что ступолет столичный, а во чреве его сидят государственные чиновники.
Видно, не ошиблись: это стало ясно, когда кормовая часть распахнулась и выпустила пассажиров. Гражданское облачение двух важных господ никого не могло обмануть, с первого взгляда становилось ясно, что разумные — это служивые, но и не армейские, скорее из полицейского ведомства, тем более их сопровождавшие сильно напоминали приставов, хотя одеты были тоже в штатское.
Взяв пролетку, они куда-то умчались, и на посадочной площадке остался только летун в кожаной куртке, подбитой мехом. Его ковролетчики встретили радушно, проводили в харчевню, накормили-напоили, но в итоге остались им страшно недовольны, потому что летун оказался столичным франтом и вел себя так, будто не только его летательный артефакт, но и сам он лично были засекречены до невозможности. В общем, от простых разумных нос воротил.
Поэтому в тот день ковролетчики так и не узнали, что угадали и насчет столицы, и насчет полицейского ведомства. Все пока что оставалось тайной, в частности и то, почему ступолет прибыл со стороны ничем таким в особенности не примечательного Храпова.
Между тем гости города приехали, как и следовало ожидать, в полицейскую управу и произвели там немалое волнение. Тот из них, что был высок, худощав и одет с претензией на элегантность, без лишнего шума, но строго требовал ответов. Неваляев и Немудрящев, уже собравшиеся было отправляться по домам, принуждены были снять шинели, предстать пред грозны очи и отчитываться наряду с городничим Спросонска. Даже Добролюбу Неслуховичу, хотя он и служил в другом ведомстве, задали вопрос, который главным образом и интересовал худощавого и элегантного человека:
— Почему сразу не сообщили?
— Помилуй бог, — защищался городничий, — о чем? Неужто вы серьезно к этому отнеслись?
Сент-путенбержский чиновник выложил из пухлой кожаной папки столичную газету:
— Даже у нас уже пишут, что город Спросонск охотится на призрака Свинтудоева.
— Глупые сплетни! — с редкой для него лаконичностью сказал Немудрящев.
— Именно, — согласился Мытий Катаевич. — Подозреваемый не установлен, да и состав преступления, согласитесь, не такой, чтобы беспокоить Сент-Путенберг.
— Сент-Путенберг уже обеспокоен, как видите, — сухо заметил столичный чиновник, постучав пальцем по газете.
Немудрящев, вспомнивший, что вовсе не обязан отчитываться перед ним, позволил себе колкость:
— А, «Шершень»… Как раз сегодня умилялся над слогом этого издания. «Мяч не лезет ни в какие ворота…»
— Ирония неуместна, милостивый государь. В «Шершне» пишут не только спортивные обозрения. Что же вы, господа, ведь я всем губерниям оставил четкие инструкции, неужели так трудно было выполнить то, что вам предписывает долг?
К чести приезжего следует сказать, своим правом делать выговоры он не злоупотреблял и, кажется, вообще тяготился им. Видя, что спросончане непоколебимы в своей уверенности, будто у них не было оснований обращаться к таинственным (для Немудрящева) инструкциям, он перешел к делу:
— Изложите все как можно подробней.
— Да, хотелось бы послушать, что к чему, а то ведь даже мне по-добрососедски не шепнули, — добавил попутчик столичного гостя, а был им не кто иной, как Сватов, городничий из Храпова.
— О чем шептать-то, Знаком Бывалович? — всплеснул руками его спросонский коллега. — Неизвестного существа нигде не обнаружено, молодежь хулиганила — поймали, а остальное сперва от шелухи сплетен и домыслов очистить надобно.
— А вот призрак Свинтудоева не в пример быстрей вас сообразил, что к чему, — не унимался Сватов. — Знаете, что сделал нынче мой подопечный? Исчез! Вскоре после визита господина Сударого.
— Сударого? — не сдержал изумления Неваляев, и в тон ему воскликнул Немудрящев:
— Он-то тут при чем? Ничего не понимаю, — прибавил глава магнадзора. — Господа, кажется, я не знаю чего-то очень важного.
— Сейчас узнаете, — пообещал столичный чиновник и положил перед собой блокнот. — Я хочу, чтобы каждый рассказал все, что ему известно о происходящем в городе. Вот разве только… — прибавил он, в задумчивости разглаживая щегольские усики, — пожалуй, не помешает прежде всего выставить наблюдение за домами господ оптографов — их, как я понял, в Спросонске двое? Вот и отлично. Направьте к ним надзирателей поопытнее, пусть возьмут оба дома под скрытое наблюдение. Пожалуй, возьмите и двух моих приставов, они воробьи стреляные, лишними не будут.
— Вы чего-то ожидаете, Пуляй Белосветович? — встревожился спросонский городничий.
Господин Копеечкин, чиновник по особым поручениям Имперского полицейского управления, знаменитость и красавчик-шатен, открыл блокнот:
— Жду и, надеюсь, дождусь когда-нибудь подробных рассказов о том, что у вас тут творится…
ГЛАВА 10,
в которой излагается жутковатая история слепого певца Хочуто, а над головой Сударого сгущаются тучи
Давно это было. Жил слепой певец Хочуто, который в молодости погубил две прекрасные жизни: юной девушки и древнего кедра. Вернулся он в родные места, в провинцию Мангайдо, где никто уже не узнавал его, и попросил пристанища в храме, что стоит между замком Миядзаки и деревней Хайяо.
Настоятелю понравились его песни и умелая игра на цитре, и он пригласил Хочуто жить у себя. Днем слепец бродил по окрестностям и пел, а ночевать возвращался в домик при храме. Песни его совсем не были похожи на те, что исполнял он в юности, — теперь в них было меньше страсти, больше мудрости и искусства. Особенно понравилась жителям Хайяо песня о Шепчущем мосте, хотя не очень любили они вспоминать ту давнюю историю.
