– Счастливого полета!
Хлопает спутника по плечу:
– Трудная у него служба. Иногда задумаешься, и оторопь берет. В небе еще ничего, а как вниз поглядишь!..
* * *
– Эй! Ты меня слышишь?
Александр Петрович не слишком надеялся на ответ. Сон есть сон, здесь свои законы. Улыбался, глядел сверху, из синей бездны небес – на хлебное поле. С высоты прожитых лет – на себя давнего, молодого разлива. Это свойственно возрасту: разговаривать с самим собой. Иные считают такое мудростью. Иные – маразмом.
– Знаешь, не слишком вежливо с твоей стороны…
И с моей, решил он, тоже. Прыгай, обезьянка! Сколько раз Александр Петрович повторял в мыслях эти слова, глядя на школьников, разыгравшихся к концу большой перемены. Без насмешки, без желания обидеть – от всей души завидуя умению прыгать, забыв о контрольной по географии, о том, что Волга впадает в Каспийское море, и скачи теннисным мячиком или лежи пластом, а впадает, и баста.
– Не хочешь пугать детей, так хоть рукой помаши!
В ответ кепка рассекла звенящий зной:
– Счастливого полета!
Спасибо, подумал старик. И тебе, приятель, скатертью дорога. Смеясь, Александр Петрович отвернулся от земли, от спелой, сыплющей зерном нивы. Запрокинул голову, глядя вверх, выше неба. Над синей бездной, где он, не смущаясь годами и сединами, плыл, как мальчишка – в сельском пруду, вставал могучий купол. Округлая твердь из металла. В полировке, словно в оконном, залитом дождем стекле, сквозила тень: кажется, город.
Кажется, золотой.
– Трудная служба, – сказал старик. – Очень. Понимаю, чего там. Извини, если что не так. Дети выросли…
* * *
Девять дней
Виденья дней, как будто бы не бывших,
Встают, как сказка, в зеркале мечты,
И слышен гул приливов отступивших.
А в небесах, в провалах пустоты,
Светло горят закатным блеском тучи —
Светлее, чем осенние листы.
Константин Бальмонт, «Терцины»
День первый
В последний час! Новости! Сенсации!
Знаменитая балерина упала с телевышки!
Учёные в ступоре: на Марсе нашли железную дорогу!
Трагически погиб двухголовый человек! Весь мир рыдает!
Лучшая попа планеты снова засветилась на пляже!
Призраки из прошлого ворвались в наш город!
13:05
…не фиксирует…
Первым, кто заметил синюю прореху в небесах, была девочка лет пяти. Всем прочим было не до чудес – спешили, глядя в спины идущих впереди или просто под ноги. День в разгаре, людная площадь, выход из метро.
Сентябрь, начало осени. Пасмурно, ночью шел дождь, к утру перестал. Но тучи по-прежнему висели над ничего не подозревающим городом.
– Папа! Папа! Там!..
Точнее девочка выразиться не смогла, зато чувствительно дернула за руку. Папа, серьезного вида очкарик при портфеле, остановился, взглянул.
– А что там? Хм-м, действительно…
Поставил портфель на асфальт, без всякой нужды поправил окуляры. Огляделся по сторонам, затем, спохватившись, крепче взял дочь за руку.
– Стой на месте, ближе не подходи. Мало ли?
В двух шагах от них клубился серый туман – ровный четырехугольник, от зенита до тверди, истоптанной тысячами ног. Более всего он походил на огромный экран, врезанный прямо в пространство площади. Занавес колыхался, готовый вот-вот открыться.
– Во дают! Гля! В натуре, гля!..
Подлетела стайка торопливых подростков. Остановилась супружеская пара. Замер навытяжку молоденький лейтенант в новой форме. Еще, еще…
– Щас рванет, – предположил гражданин похмельного вида.
Никого он этим не испугал. Толпа выросла, у многих в руках появились мобильные телефоны. Кто-то достал удачно взятый с собой фотоаппарат.
– Двигается, двигается!
Владелец фотоаппарата с удовлетворением кивнул, прильнул к видоискателю. Серый занавес и впрямь двигался. Клочья тумана забурлили, истончились, уменьшаясь в размерах. Сквозь марево прорвалась острая игла – луч солнца.
– Это кино? – требовательно спросила девочка. Она глядела снизу вверх на всезнающего папу. – Три-Дэ?
Папа снял в затруднении очки. Он изо всех сил старался перевести с научного на общепонятный выражение «необъяснимый оптический феномен». Жаль, не успел.
– Ух, ты-ы-ы!..
Толпа выдохнула разом, словно по команде дирижера-невидимки.
Занавес исчез, уступая место дню, заполненному ярким осенним светом. Рассеялись тучи, дав простор бездонной синеве. Открылась брусчатка – ровная, чистая. Знакомые дома на другом конце площади…
…незнакомые.
Кто-то самый смелый бросился за срез экрана. Сгинул, чтобы появиться вновь через пять секунд. Грустно констатировал:
– А там – ничего! Кино это, мужики!
– Три-Дэ! – обрадовалась девочка. – Реклама, да?
Всезнайка-папа промедлил с ответом, выбирая узким оком мобильника подходящий ракурс. Нажал на кнопку – раз, другой.
– Природное явление, – рассудил он. – Вроде миража в пустыне. Помнишь, я тебе рассказывал?
– То пустыня, – возразила дочь. – А это город.
За гигантским экраном был город – родной для большинства собравшихся. И была площадь, тоже родная, привычная. Правда, асфальт сменился тесаным камнем. Здания потеряли верхние этажи. Справа, уходя за срез, блеснуло золото высокого купола.
– Николаевский собор, – прокомментировал старик в плаще. – Его в двадцатые снесли. Это ж какой там год?
Лохматый юнец подпрыгнул от возбуждения:
– Провал во времени! Опять, значит, коллайдер включили!
Вперед протиснулась съемочная группа: тощая девица и мрачный богатырь с треногой на плече. Железные ноги впечатались в асфальт. Девица поднесла к губам микрофон, посуровела, готовясь произнести первую фразу…
– Люди! – вмешался нервный баритон. – Смотрите, там же люди!
Репортер-девица проглотила казенные слова, закашлялась. Еще миг назад пустая, брусчатка преобразилась. Заполненная народом площадь, трамвайная остановка, густая толпа у самого края…
Лица, лица, лица. Беззвучно шевелятся губы. Женщины в шляпках, в платьях забытого фасона. Мужчины в сюртуках и поддевках. Военные в форме с золотыми погонами. Фотограф с огромным аппаратом на деревянной треноге. Тяжелый пушечный броневик на заднем плане. На башне надпись свежей краской: «Полковникъ Безмолитвенный». Двое спешенных бородачей-казаков с конями в поводу. Темные лошадиные глаза косили с недоверием. Девушка в гимназической форме – букет осенних астр, альбом для рисования.
