Исчезла.
Город просыпался медленно, не торопясь. Куда спешить?
* * *
– Документы, как я понимаю, требовать у вас бессмысленно?
Большой Начальник встал, когда четверо в одинаковых костюмах вошли в его кабинет прямо сквозь стену. Не дождавшись ответа, сделал шаг к малому столу, к белому телефону.
Двое заступили дорогу.
Начальник кивнул, ничего иного не ожидая. Распустил узел галстука:
– А я догадался. «В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим…» Или вы Змея в предках числите?
Трое сильных молчали. Четвертый резко бросил:
– «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем…»
Большой Начальник набычился, сжал крепкие кулаки. Шагнул вперед, на гостей, как на амбразуру:
– Город не трожь! Людей не трожь! Я главный, с меня голову снимай. Ясно? Не виноваты люди, за что им гибнуть?! А за беспредел ответишь. И на вас управа найдется!..
Задохнулся, схватился за грудь, но голос не сбавил:
– Меня! Только меня!..
Гости переглянулись. Четвертый спросил:
– А во что ты превратил город? Серебро твоё стало изгарью, вино твоё испорчено водою; князья твои – законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты́, и дело вдовы не доходит до них!
В горле захрипело. Начальник выдохнул:
– Я виноват. Я и отвечу. Остальных – не сметь! Меня берите!
Четвертый, подумав, рассудил:
– Благо тебе, князь беззаконный, но храбрый, не устрашившийся постоять за людей своих. Не тронем в день сей ни тебя, ни народ твой. Но настанет еще и день грядущий!
Выждав, добавил другим тоном:
– Всю документацию за последние дни – нам. Всякое расследование прекратить. Случившееся считать природным катаклизмом. Забыть как можно скорее. И учти, князь беззаконный… Если что, первыми погибнут твои внуки.
* * *
Фотограф Вадим Васильевич скользнул взглядом по роскошному среднеформатному «Hasselblad H2D», красовавшемуся на столе. Качнул седой головой:
– Нет, не возьму. От вас, граждане, мне подарков не надо. Молчать? Да, обещаю. Что я, самоубийца?
И не выдержал:
– Что будет с другими? С тем парнем, Сергеем? С остальными?
Двое в сером пожали плечами.
– Не наша компетенция, – равнодушно ответил первый. – Думаю, все обойдется аналогичным обещанием.
– Клясться у нас не принято, – вмешался второй. – Но такое обещание вроде шахидского пояса. Лишнее слово – и в клочья. Скажете, мы плохо относимся к людям? Мы, Вадим Васильевич, такие же подневольные. Все под Ним ходим.
Старый фотограф скривил узкий рот:
– Кто бы сомневался!
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана…
12:55
…Слеза, слеза, слезинонька…
До площади скорым шагом – пять минут. До назначенной встречи – столько же. Сергей прибавил ходу. Опаздывать не любил, пусть эта встреча его и радовала мало.
Обещал? Значит, надо идти.
Встал он поздно. Без всякого удовольствия сжевал завтрак, приготовленный матерью, прогнал соблазн в виде последней сигареты в пачке.
Задумался.
На службу спешить не надо – выходной. А что надо? Искать Ковчег? Ночной разговор теперь казался верхом глупости. Вспомнилась бабушка – смертельно больная, не желавшая расставаться с надеждой. Пенсия уходила добро бы на лекарства – на травы, целебные медные браслеты, пижамы, тканые на Тибете, чудодейственные стельки для обуви. Бабушка все понимала, соглашалась, когда ее пытались убедить. И все равно тратила последнее. Жить! Что вся мудрость мира перед этим простым словом?
Пятьдесят лет с доставкой по адресу? Да кто тебя станет слушать, дурачина! Зачем тратиться, если работа сделана? В живых оставят – и ладно.
Из дому вышел, поглядел, нет ли поблизости знакомой синички…
…Птич-ка!
И пошел в сторону метро. Где искать Ковчег, Сергей понятия не имел, а потому решил продолжить свой прерванный маршрут. «Так пусть же Память говорит с тобой…»
…Чужое скучное здание на том месте, где была гимназия. Пустой двор дома на бывшей улице 8-го Съезда Советов. Областная библиотека закрыта по случаю выходного. Улицы, по которым когда-то ходила Аня. «Пройти нужной дорогой, если понадобится – дважды, трижды…» Нет, синичка, не поможет! Память… «Пускай она, безмолвный мой ходатай, идет к тебе с признаньем и мольбой…»
Шумный проспект, тихие переулки. Временами рыжий поглядывал по сторонам: не стоит ли где Ковчег? Даже возле объявлений задерживался. Вдруг вывесил кто-то белую бумаженцию с телефонами? «Найден Ковчег. Верну за разумное вознаграждение». Как там было в «Полуденном Крае»?
«Крысоморъ»?
А потом Сергей услышал песню. Не далеко, не близко, словно на соседней улице. Мелодия знакомая: старая пластинка из отцовой коллекции. Жаль, разбилась! Удивился, за угол заглянул. Ничего, никого. Почудилось, видать. Вспомнил слова, четыре строчки:
– Слеза, слеза, слезинонька,
Катись, моя слеза.
Тужить ведь не новинонька,
Но это есть душа…
Слова нелепые, смешные. Зато мелодия душевная. Не для него, Сергея Илюшина, эта песня. Он-то плакать не будет, не плачут призраки!
Про песню забыл, на часы взглянул. Пора на площадь.
13:02
…если это «потом» наступит…
– Это здесь и было? – Далида кивнула в сторону потока машин. – Окно в Прошлое?
Сергей вспомнил синеву давно погасшего дня. Там стоял броневик, там – казаки, сюда генерал вышел. А здесь были они с Аней.
С Анной Николаевной Великовской.
– Не окно, – рассудил он. – Целые ворота. Да, именно тут.
Люди спешили в метро. Маршрутка поджидала пассажиров. Дальше пристроился сувенирный лоток. Художник-одиночка, восседая на раскладном стуле, без особого рвения водил карандашом по бумаге.
…Синичка. Синичка?!
Мелькнула, рассекла крыльями осенний воздух. Почудилось? На миг стало тревожно. Нет, не тревожно – страшно.
Далида, осмотрев площадь, обернулась:
– Сергей! Сережа! Я должна перед вами извиниться. Вчера я вела себя мерзко. Даже вспомнить стыдно.
