Голос Хохла он теперь, после недели непрерывного слушания,
узнал бы среди гомона любого размера толпы. Йорсту даже снились хрипловатые
интонации Хохла, а ошибки в его речи могли стать содержанием нового словаря.
Вместо по`нял Хохол говорил поня`л. Вместо центнер – цетнер.
Доставалось от Хохла и родному городу Йорста, который Хохол упорно называл
Апсердамом.
Скрывался Хохол мастерски. Ни внешние мероприятия, ни анализ
телефонных переговоров не могли пока дать возможности схватить его «за
задницу». Последнее словосочетание из лексикона Хохла Йорсту чрезвычайно
нравилось. Ему безумно хотелось, чтобы Хохла именно что «схватили». Хотя бы,
чтобы он прекратил издеваться над прекрасным, старинным и любимым Амстердамом!
– Сибирь по тебе плачет! – объяснял Йорст Хохлу в
воображаемом разговоре, жалея, что тот не может слышать его. Чтобы оценить
постановку фразы и безукоризненный выговор. И добавлял из намертво заученного в
университетские годы: – Небо с овчинку покажется.
И еще:
– Поедешь, куда Макар телят не гонял.
Заканчивал Йорст односторонний разговор любимым выражением
бывшей подружки Веры. Как и многие русские знакомые, она обожала ввернуть
фразу-другую из старого советского фильма:
– Тебя посодют, а ты не воруй!
А Хохол орал тем временем в трубку:
– …цетнеров коню под!… Завтра же… твою мою… Я ж тебе,
козел,…поотрываю!
И – почему-то ни слова о том, где именно и в котором часу
будет производится это самое отрывание. Странные эти русские.
Глава 20
Павел Исидорович Помогайлов и Владимир Борисович Лузгин
пристрастились обедать в одном из ресторанчиков поблизости от церкви Рупрехта.
Кто такой Рупрехт, они и понятия не имели. Их больше интересовало вкусно
покушать. А этот небольшой райончик, известный в Вене под названием «бермудский
треугольник» отличался тем, что состоял практически из одних ресторанов. Ко
всему прочему это было совсем недалеко от улицы Ротентумштрассе, круто
спускавшейся от собора святого Стефана к Дунайскому каналу – там «металлические
парни» снимали квартиры и офис. Три в одном – так и называли они двухэтажное
зданьице, стоявшее в глубине одного из дворов.
Сегодня, впрочем, они обедали совсем без аппетита, словно
отбывая обязательную повинность. На то были особые причины…
Тем не менее Помогайлов заказал себе и греческий салат, и
любимые печеночные клецки. А господин Лузгин не побрезговал целой порцией жаркого
«Эстергази» с каперсами и анчоусами. Очень трудно отказываться от привычных
удовольствий. Поэтому после минутной заминки они все же заказали еще и бутылку
красного «Венского леса».
– Да пропади он пропадом, этот Белов! Вместе со своими
бандитскими мордами, – проворчал Помогайлов, вонзая вилку в ароматную,
истекающую соком клецку.
В процессе поглощения пищи они напоминали двух хомячков.
Грузный лысеющий Помогайлов с упругими пухлыми щеками – пегого, а худощавый с
коротким седым ежиком Лузгин с аккуратными защечными мешками – соответственно,
белого. Так их, хомячками, между прочим, и называли между собой столь ими
нелюбимые «бандитские морды». Но Павел Исидорович с Владимир Борисовичем об
этом и не подозревали. Как, впрочем, и о многом другом.
– Твоими устами да мед бы пить, Павел Исидорович, – Лузгин
подцепил вилкой ускользающий каперс. – Только сдается мне, что он на сей счет
имеет иное мнение. Какого черта он прислал вдруг бухгалтера еще в сопровождении
кучи мордоворотов? Кажется, мы с тобой, – и он хитро, исподлобья, посмотрел на
Помогайлова, – не давали повода для внеплановых финансовых проверок? Разве что
он каким-то чудом узнал о наших контрактах с итальянцами?
– Откуда, откуда он мог узнать? Об этом знали только мы с
тобой, – заволновался Помогайлов. – Только ты да я.
– Вот именно это меня беспокоит больше всего. И в то же
время успокаивает. Немного. Кто их, бандитов, разберет? Может, просто пугает?
Перестраховывается на всякий пожарный?
– Дай-то бог… Но свербит у меня что-то на душе. Ты посмотри,
Борисыч, этот Генрих Петрович первым делом затребовал все приходно-расходные
документы по поставкам последнего месяца. Если он настоящий профи, то вполне
может просечь, что часть средств до сих пор не оприходовано. В общем, Владимир
Борисыч, нам остается только молиться, а по большому счету рвать когти.
– Подожди, не гони волну. Может, еще и не въедут. А если
въедут, то у нас все равно есть запас времени. В крайнем случае, для отвода
глаз часть средств можно вернуть пока на общие счета. Если успеем, – не
слишком-то оптимистично заключил Лузгин. Ну да ладно, пора идти. Официант,
счет!
Хомячки допили вино и неторопливо побрели в сторону ставшего
вдруг таким неуютным офиса, где с самого утра хозяйничал бухгалтер Генрих
Петрович с пятью уральскими «телохранителями». Посланцы Белова чувствовали себя
в их офисе как дома. И с этим, к сожалению, приходилось мириться…
Пчелу друзья поехали встречать все вместе.
– Кос, – обернулся Саша, – а ты цветы купил?
– Какие цветы, Белый? – Космос даже рот разинул. – Это
Пчеле, что ли? Он что, с бабой?
– Один, один, – успокоил друга Саша. – Шутки разучился
понимать, Кос!
У Саши с самого утра было настроение, что называется,
боевое. И немного странное: словно струна натянутая, звонкая. Как оно сегодня
там, в Вене, все срастется? Внутреннее напряжение проявлялось у него в излишне
подчеркнутом спокойствии, да немного сказывалось на чувстве юмора. Поэтому
трудно было пацанам оценить по достоинству его нехитрые шутки.
Пчела был просто весь из себя. Однако все же снизошел и
приобнял по очереди встречавших и тут же на них наехал:
– Что ты меня, Белый, вызвал? У меня пять встреч на сегодня
было забито! – для убедительности Пчела растопырил пятерню и помахал ею перед
носом зазевавшегося служащего его аэропорта. Тот испуганно отпрянул, а Пчела
извинился по-английски. Ей-же-ей! Не Пчела – иностранец!
– Ничего, Витя, – ободряюще кивнул другу Саша. – Не горюй.
Завтра улетишь обратно. Если все нормально срастется.
– Сань, больше пользы было б, если бы я в Вену махнул.
– Пчел, давай без самодеятельности, а? Меньше всего тебе
нужно быть сейчас в Вене. А с бабой своей завтра к вечеру… – Саша сделал
недвусмысленный жест пальцами.
– Да я не об этом, Белый!
– А я об этом, – сказал Саша жестко, так, что не только
Пчела, но и Фил понял, что вопрос о Вене закрыт…
