Все, вроде бы, было как обычно. Стоп! За кассой почему-то
сидела не традиционная японка, а здоровый малый вполне европейской наружности.
Это человеку-картошке очень не понравилось. Совсем не понравилось.
Он было развернулся, но было уже поздно. Джинсовый не успел
дернуться, как двое дюжих молодцов скрутили ему руки и защелкнули на них
наручники. Русский мат отборного качества полностью перекрыл птичье щебетание
японской музыки. Однако ни продавщицы, ни голландские полицейские не могли по
достоинству оценить виртуозного исполнения этой матерной лебединой песни.
Японки усиленно продолжали кланяться, словно извиняясь перед
посетителем, попавшим не по их вине в такой вот неожиданный переплет.
Хохлу, а это был именно он, оставалось только требовать
адвоката, что он и не замедлил сделать на ломаном английском. Правда, заодно
еще и попытался боднуть головой одного из переодетых полицейских, крепко
державших его под белы руки. Но тот лишь открыто, по-американски, улыбнулся в
ответ и подтолкнул своего подопечного к выходу.
Продавщицы продолжали кланяться, будто японские фарфоровые
куклы.
Глава 24
Навстречу Оле по Солянке шли две молодые милые девушки с
широко открытыми глазами и небольшими зелеными книжечками в руках. Одна
беленькая, с хвостиком, перетянутым красной резинкой, вторая темненькая,
смуглая, похожая на галчонка.
– Вы верите в господа нашего Иисуса Христа? – тоненьким
голоском спросила беленькая, склонив голову набок. Хвостик качнулся.
В последнее время к Оле, праздно шатавшейся по весенней
Москве, часто подходили такие вот парочки. То тетки, агрессивно настаивающие на
немедленном посещении молитвенного собрания, то субтильные юноши с котомками,
набитыми буддийской литературой. Обычно она, не отвечая, шла дальше.
Но эти девушки, вчерашние школьницы, были такими неопасными,
такими даже стеснительными, что она ответила:
– Конечно.
Девочки заволновались. Галчонок, слегка кося
глазками-вишенками, протянула ей книжечку и затараторила, глотая гласные:
– Приходите сегодня к нам. Через полчаса в клубе, это здесь
недалеко, на Яузе. Знаете?
– Знаю, – Оля сразу поняла, о каком клубе говорит девочка.
– Придете? – с мольбой в голосе спросила беленькая.
– А… – Оля замялась, – а что там?
– Там наше собрание, – объяснила беленькая.
– Наше – чье?
– Нашей общины, – гордо уточнила Галчонок.
– Вы придете? – беленькая доверчиво улыбнулась. – У нас там
подарки дарят.
– Приду, – неожиданно для самой себя согласилась Оля.
Гулять ей надоело, ужин был готов, почему бы не сходить на
собрание таинственной общины?
– Мы вас будем ждать! – пообещала Галчонок, и девчонки
рванули к новой мишени – усталой женщине с маленьким мальчиком.
Мальчик хныкал, а мать выговаривала ему что-то терпеливым и
нудным голосом.
– Вы верите в Иисуса Христа? – уже спрашивала беленькая
женщину, а Галчонок показывала мальчику аляповатую картинку на обложке брошюры.
Там, на рисунке, среди толпы народа, в яслях лежал малыш, от
которого исходило сияние.
«Пойду, – еще немного поколебавшись, решила Оля. – Посмотрю,
послушаю. Не убудет же от меня, в самом деле?»
Община оказалась неожиданно корейской. Впрочем, прихожане
были в основном русские. Все больше – женщины всех возрастов. Женщины, суетясь,
занимали места. Некоторые, похоже, завсегдатаи, дружелюбно приглашали
замешкавшихся пройти в зал. Оля села на предпоследний ряд, с любопытством
разглядывая подготовку к собранию.
И это совсем не было похоже на то, что она ожидала увидеть.
Вдруг из подсобного помещения одна за другой вышли девять женщин в длинных
белых одеяниях, похожих на концертные платья. К ним присоединились трое мужчин
в черных костюмах. Перед собой эта концертная группа расставила пюпитры с
нотами.
Зал практически наполнился. Одними из последних пришли
девочки-рекрутерши. Беленькая, встретившись взглядом с Олей, подняла в
приветствии руку, но тут же отвернулась, олицетворяя собой внимание и обожание.
Перед прихожанами появился немолодой кореец в белом балахоне. На смешном
русском он начал певучую проповедь.
Оля заскучала почти сразу – все слова иноземного
проповедника проскакивали мимо нее. Она уже думала, как бы так понезаметнее
улизнуть, но тут кореец закончил свои увещевание. Наверно, его речь была
выстроена по науке – чтобы неокрепшие в данном варианте веры души не успели
ускользнуть. И тут запели женщины в белом. Через мгновение вступили мужчины.
«А что, вполне недурно», – отметила Оля качество пения и
сама не заметила, как стала подпевать, повторяя нехитрые слова псалма,
исполняемые по многу раз подряд. Вскоре уже пел весь зал. И, странное, дело,
Оля вдруг прямо физически ощутило свое единство со всеми этими людьми. И с
женщинами-солистками, и со всеми участниками стихийного хора. Они были вместе,
несмотря на разный возраст, разные проблемы.
Оля осмотрелась – с лиц поющих женщин исчезла озабоченность
и усталость. Здесь они были свободны и молоды. Здесь они пели. Вместе. Оля
встала.
Один псалом сменял другой, затем настала очередь известных
советских песен. И лица прихожан все больше разглаживались, и голоса их все
уверенней вплетались в общий хор. Оля пела вместе со всеми.
Ее нежный голос вел всю партию, и голоса соседок тотчас присоединялись
к нему, словно чувствуя профессионала. И их маленькая капелла ручейком
вливалась, впадала в общий хор, как в большую серьезную реку.
Когда время песнопений подошло к концу, Оля не сразу пришла
в себя, еще стоя возле своего кресла, на котором лежала сумка и зелененькая
книжечка. Она бережно спрятала книжку, записав на полях место и время
следующего собрания.
На выходе толпились женщины. На их лица уже начала
возвращаться привычная озабоченность. Давешние девочки вместе с другими
активистками раздавали выходящим какие-то подарки. Оля хотела пройти мимо, но
Галчонок остановила ее, протянула коричневый кошелек из кожзаменителя:
– Возьмите, пожалуйста. Спасибо вам.
Оля машинально взяла кошелек. Повертела в руках, бросила в
сумку. «Как маленькие, честное слово», подумала она о женщинах, выстраивающихся
к другому источнику подарков. Там, у левой двери, раздавали белые трусики с
вышитыми розочками. По одной паре в руки.
