Все последние дни Кирпич вел бесконечные переговоры. С
руководителями «итальянцев», «немцев», и прочих «шведов». То, что они требовали
ритуального жертвоприношения, то есть головы Кудели, было нормально. На их
месте так поступил бы каждый. Но под шумок они требовали передела сфер влияний.
Надо было отдавать то, что было завоевано колоссальными силами и немалой
кровью.
Голова Кудели – это не вопрос: можно считать, что Кудели уже
нет. На сей счет «приказ по армии» Кирпич уже отдал.
Теперь же необходимо было как-то минимизировать возможные
потери в бизнесе. И, сейчас это представлялось основной задачей, склонить
общественное мнение в пользу русских. Любой ценой.
– В общем так, Олег, – принял решение Кирпич. – С
сегодняшнего дня твоя основная задача – работать с прессой и телевидением. В
средствах ты не ограничен. Встречайся с писаками, води их в кабаки, подсовывай
баб, плати деньги. Но нас, русских, должны любить! – Он хлопнул ладонью по
стопке газет. – И они будут нас любить, чего бы нам это не стоило!
Глава 29
Оля подсела на корейскую церковь капитально. То чувство
единения, которое охватило ее на первой спевке, оказалось сильнодействующим
наркотиком. Разумом она это понимала прекрасно. Вспоминала про ксендза из
«Золотого теленка», который охмурял Козлевича. Читала и во многом соглашалась
со статьями о вредных для слабых духом тоталитарных сектах – это была модная
тема, которую мусолили все как одна московские газеты. Понимала, осуждала, но
едва подходило время нового собрания – подхватывалась и мчалась туда, как на
первое свидание.
Краткие проповеди она пропускала мимо ушей, воспринимая их
как обязательное упражнение перед главным чудом – хоровым пением. Здесь, среди
прихожанок, она многих знала уже в лицо, но не знакомилась. Почему-то ей не
хотелось вступать в личные контакты с «сестрами». Ей казалось, что это может
нарушить ту гармонию, которая воцарялась в ее душе, когда она пела вместе с
ними. Впрочем, ей уже были известны имена девочек, затащивших ее сюда.
Беленькую звали Варей, а темненькую – Сюзанной.
Единственное, что ее всякий раз немного смущало – так это те
нехитрые подарки, что корейский приход раздавал как награду за посещение
собраний. Притом подарки раздавались по окончании действа. Варя объяснила ей:
– Это чтобы не разбегались. А то мы вначале сразу давали,
так они хитрые – подарок возьмут и уносят, а у нас зал полупустой.
Оля же приходила сюда за общением, точнее, за музыкой, в
которой одной она и искала этого самого общения. Однако подарки всякий раз
брала, всякий же раз отмечая про себя их низкое качество и полную
непрактичность. У нее скопилась уже уйма этой дряни, которую она прятала
подальше, в шкаф: искусственной кожи пояс с «золотой» огромной пряжкой,
глянцевая ключница, сразу сломавшийся фонарик-карандаш, трусы на потрескавшейся
резинке…
Однажды на праздник дарили даже лифчики, кружевные и
абсолютно синтетические. Лифчики были все как на подбор – совершенно
малюсенькие, рассчитанные на миниатюрные восточные груди. За ними толпилась
дикая, с криками, очередь. Именно тогда Оля и получила альтернативные трусики.
Все это смущало страшно, попахивало какой-то авантюрой. Хотя
измены Родине и продажи души за эту чепуху корейцы вовсе не требовали. Не иначе
– выжидали. Впрочем, Оля стала получать даже некоторый кайф от предвкушения
этого последнего штриха, этого праздника халявы. Теперь перед каждым собранием
она загадывала, что подарят нынче хитроумные корейские ксендзы? Пока угадать не
удалось ни разу, хотя подарков всегда было два варианта.
Сегодня Оля загадала на гольфы. Чисто ассоциативно – в
прошлый раз дарили носки. Вторым вариантом был брелок. Здесь она слегка
подстраховалась. Брелоки, то жестяные, то кожаные, то пластмассовые, дарили с
завидной регулярностью.
Конечно, она промахнулась. Сюзанна раздавала пластмассовые
негнущиеся пакеты с иероглифом, но к ней подходили немногие. Женщины,
восторженно глядя, выстраивались в очередь к раскрасневшейся Вареньке, которая
вручала в протянутые руки нечто странное. Какие-то овальной формы махровые штукенции,
состоящие из сплошного овала и овала с прорезанной по центру дыркой. Штукенции
были плоские и невообразимо постельных тонов.
Оля, несколько смущаясь, впервые встала в очередь. Ей
досталась штукенция нежно-салатного цвета. Из нелепой этой штуки выползали,
жалобно трепыхаясь на ветерке, какие-то тесемочки. Оля задумчиво вертела
подарок в руках, пытаясь определить его предназначение.
– Это нашлепка на унитаз, – объяснила ей пожилая прихожанка,
которой достался товар персикового цвета. – Вот, смотрите, это завязывается на
сиденье, – она нежно поглаживала мягкое кольцо с тесемочками, – а это – на
крышку от него. Умеют все же делать! – добавила женщина восхищенно.
Оля шла по улице, неловко держа под мышкой салатное
сокровище. Куда его? Сказать Сашке, что купила? Или как? Так ничего и не
придумала.
Саша, как назло, оказался дома.
– Оль, ты куда исчезла? – появился он в прихожей с вилкой в
руке. Не дождался – наверное, голодный пришел.
– Привет! – как можно беззаботнее сказала Оля, пытаясь
прошмыгнуть в комнату.
Махровое чудовище она прятала за спиной. Но Саша все-таки
углядел ее добычу:
– Оль, а что это? – остановил он ее, поцеловал в висок и
мягко потянул овал на себя.
– Да это так… – замялась Оля.
– Что, новая шляпка? – заржал Саша, разглядывая нелепые
тесемки.
– Это… Это мне подарили! – с вызовом ответила Оля.
Чего, собственно, ей стесняться? Дареному коню в зубы не
смотрят.
– Нет, Олька, ты объясни, это для чего? – Саша нацепил
кольцо на шею, сам овал болтался у него за спиной на манер капюшона. – Мне
идет? – Он кокетливо пригладил волосы.
– Сашка, отстань, это для унитаза.
– Для унитаза? – кажется, ей удалось его удивить. – И кто ж
тебе это подарил? А? Это прямо роскошный подарок. Оль, ну признайся, кто?
– Дед Пихто! В церкви подарили, в корейской. Да, – глядя в
его изумленные глаза, призналась Оля, – я туда хожу. Мы поем там песни. Хором.
Ну, и псалмы. А потом всем дарят подарки, – произнеся это вслух, она вдруг
поняла, как все на самом деле глупо и смешно, и захихикала.
Они хохотали как безумные. Долго, минут, наверное, пять.
Потом перестали. Но, взглянув на дурацкую нашлепку, закатились снова.
