Татьяна Николаевна по-настоящему любила мужа, поэтому и не
сошлась больше ни с кем. Память о Белове-старшем хранилась в семье свято – мать
ежегодно отмечала дни рождения мужа, пекла его любимые пирожки с морковкой и
подолгу рассказывала сыну о его замечательном отце.
В этих рассказах Николай Иванович неизменно представал
человеком сильным, добрым, с открытой и щедрой душой. С детства Саша мечтал
быть, как папа, и потому с ответом на вопрос «кем быть?» он определился давно и
бесповоротно. Единственное, чего он до сих пор не мог решить, – будет ли он в
будущем искать, как отец, нефть и руды или все-таки займется исследованием
вулканов.
Первым свой опус закончил Пчела. Коротко описав подвиги
непотопляемого Штирлица, он посетовал на отсутствие на данный момент войны и,
выразив полную готовность в случае чего отправиться в тыл любого агрессора,
закруглился. Получилось чуть больше двух страничек. Маловато, конечно, но Пчела
решил, что этого хватит, и первым из класса сдал работу.
Он вышел на школьное крыльцо и тут же попал в плотное кольцо
изнывающих от жары и волнения за своих обожаемых чад женщин. Мать Аньки
Никифоровой, соседка Пчелкиных, мертвой хваткой вцепилась в его рукав и,
брызгая слюной, проорала прямо в ухо:
– Ну что там, Витя? Как? Какие темы? Как там Анечка?
Никак не ожидавший такого натиска Пчела отпрянул назад.
– Свободная – про выбор профессии, – растерянно ответил он,
– а еще – Гоголь и Чернышевский…
Едва услыхав про Чернышевского, женщины дружно застонали.
Кто-то схватился за голову, кто-то полез в сумочку за валидолом. Мамаша Аньки
Никифоровой, обливаясь потом, пробормотала трясущимися губами:
– Как – Чернышевский? Почему? Ведь говорили же – «Онегин»!
Пчела осторожно высвободил локоть из ее мгновенно ослабевших
рук и с важным видом пожал плечами:
– Да мало ли кто что говорил! Надо было не слухи собирать, а
готовиться как следует!
– Да, верно, верно… – согласно закивали пристыженные
женщины.
Пчела опустил руку в карман и нащупал там пачку «Пегаса».
Курить хотелось неимоверно.
– Разрешите? – он пробрался сквозь строй озадаченных матерей
и бабушек и направился к густым зарослям сирени справа от школы. Там, в самой
их чаще, старшеклассниками была оборудована курилка.
– Молодой человек! – робко окликнула его благообразного вида
старушка. – А вы-то сами какую тему писали?
– Я-то? – переспросил Пчела и улыбнулся устало и чуть
снисходительно. – Ну, разумеется по Чернышевскому…
До его ушей донесся дружный завистливый вздох. Пчела гордо
расправил плечи и с неторопливой важностью прошествовал за угол школы.
Он забрался в кусты и, удобно устроившись на пластиковом
ящике из-под бутылок, жадно закурил. Даже здесь, в густой тени, было жарко.
Аромат цветущей сирени был настолько силен, что, казалось, заглушал даже запах
духовито-термоядерного «Пегаса». Пчела выпустил вверх тугую струю дыма и
представил себе лицо Варвары, когда та будет проверять его сочинение. Он
самодовольно усмехнулся. Да, старушка, наверное, надолго запомнит своего
непутевого ученика Витю Пчелкина!
Впрочем, уже через минуту он и думать забыл об экзамене. Его
мысли совершили стремительный скачок и круто свернули к теме, не дававшей ему
покоя на протяжении вот уже трех, кажется, последних недель.
Этой темой была Юлька Золотарева из параллельного класса.
Странные, невообразимые вещи творились в последнее время с этой самой Юлькой, а
точнее сказать – с ее бюстом. Он вдруг стал стремительно увеличиваться, расти
буквально как на дрожжах, принимая столь выдающиеся формы, что оставить этот
факт без внимания Пчела был просто не в состоянии. Старые Юлькины блузочки едва
не трещали на ее феноменальной груди, пуговицы на них держались из последних
сил. Она стала главным предметом всеобщего мужского внимания. Пацаны на
переменках кучковались вокруг Юльки, как коты возле крынки со сметаной, перси
Золотаревой стали неизменным предметом разговоров в мужском туалете, и Пчела,
разумеется, всегда принимал в них самое горячее участие.
Жгучее желание в деталях исследовать эту часть ее тела
буквально сводило несчастного Пчелу с ума. Он предпринимал отчаянные попытки
добиться расположения не слишком общительной, мрачноватой Юльки, но все его
старания были напрасны. «Пока напрасны», – утешал себя Пчела. Ведь впереди был выпускной
вечер, на котором Витя планировал провести решительное и победоносное
наступление. И все предпосылки для полной и окончательной победы у него, как он
считал, были…
– Эй, Пчела! – донесся от школы голос Космоса.
– Я тут! – откликнулся Витя. Кусты затрещали – это напролом
лез его друг.
– Дай сигаретку, – выдохнул он, с размаху плюхнувшись на
соседний ящик.
Пчела не без сожаления оставил размышления о вожделенном
Юлькином бюсте и полез за пачкой.
– Хрен, завернутый в газетку, заменяет сигаретку… –
проворчал он.
– Хамишь, парниша! – нахмурился Кос.
– На! – сунул ему пачку Пчела. – Как там Белый?
– Пыхтит… – Космос чиркнул спичкой и хмыкнул: – Листов пять,
наверное, уже накатал…
Саша вышел из школы минут через тридцать, одним из самых
последних. Уставшие от ожидания друзья встретили его упреками.
– Ну, наконец-то! Сколько можно! Ты что, в натуре, Толстой
что ли?
– Не-а, Чехов, – чуть смущенно усмехнулся Саша.
– И про кого же ты писал, Антоша? – съехидничал Пчела. – Кем
быть-то хочется, доктором что ль?
– Геологом.
– Чего? – вытаращил на него глаза Космос. – Это что, – с
кайлом по горам лазить?
– А что, прикольно! – прыснул Пчела. – Прикинь, надыбает
Белый где-нибудь золотую жилу и нам по-тихому свистнет. А тут и мы с тобой,
Кос, подвалим! С лопатами, а?
Пчела с Космосом беззаботно и радостно расхохотались.
– Хорош ржать, жеребцы, – оборвал их Саша. – Пошли. Там Фил,
наверное, уже заждался.
Троица двинулась прочь, но у школьных ворот Пчела вдруг
остановился, как вкопанный, и звонко шлепнул себя по лбу.
– Яп-понский городовой! – с досадой воскликнул он. – Забыл,
блин!
– Чего?
– Шпоры в сортире забыл! Пацаны, я сейчас, мухой…
