И, конечно, Космос не мог не поделиться своей радостью с
друзьями. Как только Юрий Ростиславович уехал в очередную командировку, Космос
тут же позвал к себе Пчелу и Фила – но одних, без девчонок. На этом
импровизированном мальчишнике он под большим секретом рассказал о том, какой
крутой поворот случился в его жизни и кем он теперь стал.
На эту новость друзья отреагировали по-разному. Пчела был
потрясен. Он долго не мог поверить в то, что раз-долбая Космоса, профессорского
сынка, приняли в такую солидную, крутую организацию, а когда поверил, в полной
мере разделил его бурный восторг:
– Вот это круто, Кос! Ништяк, полный отпад, вообще! Это ж
сколько ты теперь загребать будешь? Блин, я тоже хочу!
На Фила же это известие произвело совсем другое впечатление.
Он помрачнел, смотрел на друга с тревогой и даже, неодобрительно покачав
головой, вполголоса предостерег:
– А может зря ты это, Косматый… Смотри, это все добром не
кончится…
Впрочем, пребывающий в эйфории да к тому же еще и изрядно
поддатый Космос, казалось, слов Фила не расслышал. В тот день ничто на свете не
могло омрачить его щенячью, по-детски необузданную радость.
Глава 28
В начале апреля Сашу вызвал к себе старшина заставы
прапорщик Коваль-чук.
– Что-то, Белов, мы давненько шашлычком не баловались, а? –
хитровато подмигнул ему прапорщик.
Саша мгновенно догадался, к чему клонит Ковальчук, и
расплылся в улыбке:
– Так точно, товарищ прапорщик, давненько!
– Вот и мне так кажется, – кивнул тот. – Да и дядю Рахмона
пора проведать – как он там, не хворает ли часом? В общем, Белов, собрал я ему
небольшую посылочку, – прапорщик показал на тюк с каким-то тряпьем, – надо бы
доставить. Ты вот что, Белов, возьми с собой кого-нибудь из таджиков и навести
старика. А заодно уж и прихвати у него… ну, ты сам знаешь что…
– Я Джураева с собой возьму, можно?
– Можно, Белов, можно… Где старика искать, знаешь?
– Так точно! Когда прикажете ти?
– А прямо сейчас и ступайте, глядишь – к ужину и вернетесь.
А и опоздаете – не велика беда. Я скажу Феде, он вас накормит.
Белов подхватил тюк и бодро выпалил:
– Разрешите идти?
– Ступай, Саня, – кивнул прапорщик и, нахмурясь, погрозил
ему пальцем. – И смотри там… без баловства!
– Есть!
Отару дяди Рахмона Саша с Фарой нашли быстро, часа через два
после ухода с заставы. Овцы широко разбрелись по пологому альпийскому склону, а
сам пастух сидел в сторонке на черной кошме, расстеленной в тени одинокого
старого карагача. Завидев пограничников, он поднялся и неторопливо поковылял им
навстречу.
– Здравствуй, дядя Рахмон! – Саша с удовольствием пожал
сухую и твердую руку старика.
– Изыдрасту, изыдрасту, – широко улыбаясь, кивал пастух.
Он приглашающим жестом указал на свою кошму и что-то сказал
по-таджикски.
– Приглашает посидеть, чаю попить… – перевел Фархад.
Под деревом дымился небольшой костерок, над которым висел
небольшой, прокопченный до угольной черноты чайник. Пограничники расселись на
кошме, а старик занялся чаем. При этом он нет-нет, да поглядывал на принесенный
Беловым тюк – видно, заедало любопытство.
Наконец, чай был готов, пастух разлил его в две пиалы –
гостям, а себе – в мятую алюминиевую крышку от термоса. Сделав пару глотков,
старик не выдержал и, кивнув в сторону тюка, спросил:
– Алеша мине дал?
Белов сообразил, что Алеша – это прапорщик Ковальчук. Он
взял посылку и передал его пастуху.
– Да, дядя Рахмон, это тебе.
Старик неторопливо, с достоинством развязал веревку,
стягивающую тюк, и развернул его. Внутри оказалась пара ношеных кирзовых сапог,
старая
плащ-палатка, два вафельных полотенца и шерстяное солдатское
одеяло.
Пастух расплылся в улыбке – он явно был доволен.
Саша взглянул на часы. Для того чтобы успеть к ужину, надо
было поторапливаться. Он уже хотел спросить старика о барашке, но тут увидел
собаку дяди Рахмона и тотчас позабыл обо всем.
Такого пса ему еще не доводилось видеть! Лохматый, огромный,
чуть ли не с теленка ростом, он буквально поразил Белова своей дикой красотой и
мощью. Пес улегся неподалеку, а Саша ткнул локтем Фархада:
– Глянь, Фара! Ну и зверюга! Это что ж за порода?
Фархад пожал плечами и, недолго думая, спросил о чем-то
пастуха. Тот улыбнулся, кивнул и заговорил по-таджикски. Фара с ходу принялся
переводить:
– Эта история началась давно, лет десять назад. Я тогда был
помоложе, горячий… Как-то на переходе в горах начался сильный дождь, и у меня
потерялось несколько овец. Я отправился их искать к перевалу. И вдруг на узкой
тропе навстречу мне выскочил волк.
Я выстрелил быстрей, чем успел подумать. Это была волчица, я
перешагнул через нее, а вскоре наткнулся на ее логово. В нем было три волчонка,
они были совсем крошечные – дней пять от роду, не больше… – старый пастух
говорил ровным, немного монотонным голосом, глядя куда-то вдаль. Так же ровно и
монотонно переводил его слова и Фархад. – Мне стало их жалко, и я взял их с
собой. Я выкармливал их овечьим молоком и кашицей из хлеба. Я старался, но к
тому времени, когда я пригнал стадо в колхоз, выжил только один волчонок.
Наверное, он очень хотел жить. Я назвал его Джура… Ну, в общем, это «друг»
по-таджикски, – пояснил от себя Фара. – Через год Джура вырос, я стал брать его
с собой в горы. Пастухом он был плохим, на овец почти не обращал внимания, но
зато не отходил от меня ни на шаг. Он был хорошим другом… – дядя Рахмон
замолчал, следом замолчал и Фара.
– А что с ним стало? – нетерпеливо спросил Белов.
Пастух, выслушав перевод вопроса, продолжил:
– Когда ему было четыре года, случилась беда. На отару
напали волки – четыре или пять, не помню. Ружье с собой тогда я уже не брал.
Волки резали овец, я кричал: «Джура, взять, взять!», но он не двигался с места,
равнодушно наблюдая, как пируют его братья по крови. Я не стерпел и кинулся на
волков с ножом и посохом. Волки кинулись на меня. И вот тогда Джура словно
проснулся. Он принял бой – один против четверых – и победил. Двоих волков он
загрыз насмерть, остальные, раненные, убежали. Как только волки отступили,
Джура упал. На нем не было живого места, и вскоре он умер.
