Когда Фаррелл внезапно поднял глаза, стало ясно, что он уже некоторое время беззвучно плачет. Горловина его свитера потемнела от слез. Рыдания вырвались из его груди, когда он стал браниться и биться в истерике, как будто его охватил огонь. Он обзывал их суками и гандонами, яростно оттолкнул Уилсона, когда тот протянул руку и попытался положить ее Фарреллу на плечо.
Ни Китсон, ни Торн не могли с уверенностью сказать, только ли на них была направлена эта вспышка ненависти за все происходящее, за положение, в котором он по их милости оказался. Слезы, которые струились по его липу, пока он бился в конвульсиях, яростно выкрикиваемые ругательства, были направлены и на себя самого, по крайней мере, отчасти. За то, что он совершил.
За то, каким он был.
Китсон пришлось повысить голос, чтобы закончить допрос.
Фаррелл продолжал ругаться и хрипеть, пока они запечатали диски и позвали в комнату конвоира.
Было так приятно вечерком насладиться кружечной пива на летней веранде «Дуба» или побродить по крошечным скверикам у соседних домов.
Торн с Китсон направились назад в Пиль-центр и первые несколько минут молчали. Торн видел, что Китсон печалится из-за того, что ей никак не удается вытянуть из Фаррелла имена. Сам он размышлял над нетривиальным окончанием допроса и над еще более странной реакцией мальчика на вопрос о его звонках Люку Маллену.
— Откуда все это берется? — удивлялась Китсон. — То, как он обошелся с Латифом.
— Думаешь, он сам подвергался насилию?
— Не знаю. Я просто ищу объяснение происходящему.
— А как насчет его отца?
— Я к нему не очень-то присматривалась, поэтому ничего определенного сказать не могу.
Они перешли дорогу и, подходя к пункту охраны, достали свои удостоверения.
— А что ты там, на допросе, говорил о мыслях в своей голове? — Китсон пристально посмотрела на Торна. — Ты просто выдумывал?
— Хотелось бы надеяться, что да. Большей частью. Но все мы не без греха, правда? — Он показал свое удостоверение и вошел внутрь. — Если я вижу человека со шрамом на лице, я начинаю представлять, откуда он у него взялся, и говорю себе: наверно, он агрессивный, жестокий. Я никогда не рассматриваю его как жертву. А разве когда женщина видит, что к ней вечером приближается молодой негр, она не боится, что он на нее нападет и ограбит?
— Служба заставляет тебя видеть в людях самое плохое, — заметила Китсон.
— Однако это своего рода предубеждения, я прав?
Прежде чем войти в Бекке-хаус, они на минуту остановились и наблюдали за группой вновь прибывших «клиентов» в спортивных костюмах, которые гоняли мяч по футбольному полю. Все в них так и дышало агрессией.
Он перехватил Портер в машине, когда она возвращалась на место убийства Бристоу в Шепардз-буш.
— Подожди минутку, я за рулем…
Торн слышал вой сирены. Он догадался, что она сделала телефон тише, зная, что вождение автомобиля без должного внимания и осторожности может стоить обычному детективу нескольких часов ареста.
— Отлично, теперь я в твоем распоряжении.
Торн рассказал ей о допросе Адриана Фаррелла и об уклончивом ответе мальчишки, когда ему предъявили распечатку телефонных переговоров.
— Он нес какую-то ерунду, — сказал Торн. — Как жаль, что у меня нет ни одной мысли о том, что это может значить.
Портер что-то ответила, но связь прервалась и Торн услышал лишь какие-то отрывки. Он попросил ее повторить.
— Возможно, это не он звонил Люку.
— Мы уже проверили родителей…
— А что, если в семье процветает расизм? Может, Тони Маллен тайный член нацистской партии, а отец Фаррелла звонит ему, чтобы организовать митинг или что-то вроде этого.
— Китсон проверяла. Они едва знакомы.
— Он мог звонить его сестре, Джульетте.
Торн выпрямился, сидя за столом. Такое ему в голову не приходило.
— Хорошо… Но зачем ему врать? Он был так самоуверен, когда его обвинили в убийстве, даже сейчас, когда ему известно, что он у нас на крючке. Почему такая реакция? Зачем начинать выкручиваться? Только ради того, чтобы мы не узнали, что он встречается с Джульеттой Маллен?
— Потому что ей четырнадцать, — ответила Портер. — Если он с ней спит, именно так он и должен был реагировать. Это так по-мужски: уважение к даме и тому подобное. Если его посадят за убийство Латифа, он сядет — и пусть все горит синим пламенем, разве нет? Он будет молчать ради своих приятелей, таких же идиотов, которые думают, так же как и он сам, что Фаррелл — герой. А интимная связь с малолеткой совсем не соответствует имиджу героя.
Это была запутанная логика, которая, как и все остальное в деле, пока не поддавалась ясному истолкованию. Торн пообещал Портер попозже заехать к Малленам и поговорить с Джульеттой. Луиза посоветовала сделать это с глазу на глаз. Потом Том спросил о ее планах, смогут ли они увидеться.
— Я не знаю, как долго задержусь в доме Кэтлин Бристоу. Надеюсь, эксперты уже закончили. Я хочу внимательно изучить шкафы с документами. Может, их содержимое даст нам ключ к тому, что пропало.
— Как прошло опознание тела братом и его женой?
Раздался вздох, шум с улицы; прежде чем ответить, она несколько секунд молчала. Торн понял, что задал не самый умный вопрос.
Глава двадцать первая
Импровизированная сцена была установлена в комнате его отца, окна которой выходили на улицу.
Сидя на единственном стуле, Торн слышал голоса, раздававшиеся из-за наспех сделанного занавеса, — его отец со своим другом Виктором готовились к выходу. Торн оглянулся на старые мамины часы, стоящие на каминной полке. Ему нужно было возвращаться на работу, и на это все у него действительно не было времени.
— Вы еще долго там?
Его отец из-за занавеса проорал в ответ:
— Оставь свой чертов парик!
Торн замер, когда увидел, что из-под плотного черного материала клубится дым. Он встал и побежал к занавесу, но понял, что не может к нему дотянуться. Он рвался на свежий воздух и кричал своему отцу, находящемуся по ту сторону занавеса, чтобы он выходил.
— Успокойся, — ответил отец. — Сядь. Мы будем готовы через минуту.
— Тут дым…
— Нет, блин, тут никакого дыма!
— Хватит ругаться.
— Как же тут не ругаться!
Занавес поднят, Торн падает на стул, когда отец с Виктором делают шаг вперед сквозь пелену искусственного дыма, доходящего им до пояса.
Джим Торн ухмыльнулся и подмигнул:
— Говорил же тебе, это не дым, сосунок!
Само по себе представление оказалось неплохим.
