– Папа, можно мне уложить Леа?
– Бедная малышка! – воскликнула мать и засеменила готовить постель внучке в прежней комнате своей дочери.
Натан встал, держа Леа на руках, и проследовал за Карлой на те десять квадратных метров, что в течение целых семнадцати лет были ее жилищем. Карла заметила, что после ее ухода тут ни к чему не притрагивались, словно в скромном мавзолее, посвященном ее памяти. Натан впитывал в себя атмосферу этого места. Афиши фильмов, фотографии кинозвезд и постеры с изображением Папы, украшавшие стены, свидетельствовали, что деревенская девушка росла на грезах, сфабрикованных в Чинечитта, Голливуде и Ватикане. Фото в рамке на ночном столике очаровало его больше, чем все остальные: Карла в платье для первого причастия. Ее уже расцветшая красота контрастировала со строгостью благочестивого наряда. На сундуке и шкафу были навалены многочисленные книги. Никаких книжных полок. У Браски чтение ассоциировалось с праздностью, а это баловство мебели не достойно. Только Библию и Евангелие полагалось держать на почетном месте. Уложив Леа, они вдвоем вернулись на кухню.
– Папа, можно мне переговорить с Натаном несколько минут? – спросила Карла.
Патриарх даровал согласие, указав на дверь величавым жестом. Они вышли, за ними поодаль последовали Марко и Лука. Карла объехала всю планету, сталкивалась с типами весьма скверной породы, выдержала немало ударов, но в своей сицилийской деревне могла передвигаться только с позволения отца и под присмотром братьев. По крайней мере, если Коченок решит заявиться сюда, она будет под надежной защитой.
– Твой рассказ произвел на меня впечатление, – сказал Натан. – Тебе понадобилась дьявольская решимость, чтобы избавиться от наемников мистера К.
– Какого черта тут делаешь?
Он окинул ее взглядом от кончиков волос до пальцев ног. Поскольку, любя Карлу, он любил в ней все, ее длинные черные ресницы, матовую кожу, ее сицилийскую кровь, историю ее страны. Приехать к ней домой для него в каком-то смысле означало заняться с ней любовью. Такую страсть было трудно объяснить, так что он удовлетворился краткой репликой:
– А ты?
– Это самое безопасное место. А также повод забыть старые обиды.
– Я тоже так подумал.
– Что ты им наплел, что они стали такие…
– Гостеприимные?
– Да.
– Я им говорил о Конфуции.
– О Конфуции?
– По Конфуцию, счастливые семьи обеспечивают гармонию мира. Члены одной семьи должны помогать друг другу и оказывать поддержку. Родителям надлежит учить детей добродетели, а детям – почитать своих родителей.
– Думаю, они бы предпочли, чтобы ты цитировал Христа.
– Я это и сделал, напомнив, что Христос проповедовал любовь и прощение.
– А сам-то ты веришь в Иисуса?
– Да, как в историческую личность вроде Ганди или далай-ламы. Я сказал твоим родным, что ты простила им их слабость, обрекшую тебя на изгнание.
– Ты немного поспешил.
– Если бы я не поспешил, я бы здесь не оказался.
– Ты встрял между мной и моей семьей. Проклятье, я ведь даже не знала, что отцу отвечать!
– Я ни во что не встревал. Между тобой и ими уже давно не было никаких отношений. Сегодня они восстановлены. Тебе укреплять их.
– А кто тебе сказал, что я хочу опять завязать с ними отношения?
– Твое присутствие здесь.
– Погляди-ка на это. Братья от меня ни на шаг не отстают.
Лука и Марко курили под вязом, метрах в пятидесяти.
– Прими их правила, ты ведь у них дома, в мире, основанном на обычаях. Самое малое, что мы можем, – это уважать их.
– Почему ты был так уверен, что я приеду именно сюда?
– Часть своей жизни я посвятил тому, чтобы ставить себя на место довольно малоприятных типов. В сравнении с этим поставить себя на место женщины, которую любишь, вовсе не было подвигом.
– Где ты был в последнее время?
– В аду.
Она посмотрела на него, не понимая.
– В голове убийцы.
– В «Макдоналдсе» я сперва подумала, что это ты на меня напал. Не сразу сообразила, что ты меня, наоборот, спасаешь. Уж больно взгляд у тебя был нехороший.
– Я иногда сам задаюсь вопросом, что означает мысленно стать убийцей: выйти из себя или же войти в самую глубь.
– Полиция тебя винит во всех грехах.
– Учитывая их способности, они всегда идут по простейшему пути.
– Где убийца?
– Я его убил.
– Почему?
– Он слишком хорошо защищался.
– Чего он хотел? Зачем убил всех этих людей?
– Он был всего лишь отравленным плодом с древа зла. Корни глубже.
– Значит, еще ничего не закончилось?
– Нет.
– Ужасная история. Из-за нее мы стали убийцами. Но кто нас осудит, Натан?
– Судить вправе только жертвы.
– А если они мертвы, кто тогда?
– Совесть.
Она подошла ближе и в порыве нежности положила голову ему на плечо. Слова Натана напомнили ей речи Халила Джебрана. Год назад итальянка затвердила «Пророка» наизусть, чтобы изгнать боль, точившую ее сердце.
«…Если кто-то из вас, карая во имя правоты, вонзает топор в древо зла, пусть не забудет про корни… А вы, судьи, жаждущие справедливости… Какой приговор вынесете вы тому, кто убивает плоть, когда в нем самом душа убита? И как покараете вы тех, чьи угрызения совести больше, чем их проступки?»
Американец тронул опухшее из-за ушибов лицо итальянки и коснулся губами ее кровоподтеков. Хотел запечатлеть свою нежность поверх гораздо менее деликатных отпечатков, оставленных Коченком, Аськиным и убийцей из «Макдоналдса». К счастью, время уже начало стирать эти стигматы, портившие чистоту черт Карлы. Время – драгоценнейшее из благ.
– Бойню в Фэрбэнксе устроил тот же тип? – спросила она.
– Нет, то было само древо.
Натан явно не хотел говорить о работе. Они остановились под плакучей ивой. Итальянка раздвинула рукой его волосы и рассмотрела нагноившиеся швы.
– Твоя рана жутко выглядит. Надо бы ее врачу показать.
– Никто, кроме меня самого, не может меня вылечить.
– Ну не знаю. Кто это тебя?
– Аськин. Коченок привлек много своих людей, чтобы меня убрать.
– Полиция мне сказала, что он в сговоре с итальянской мафией.
– У мистера К. больше причин устранить меня, чем обо мне забыть. Я для него слишком большая угроза: обвиняю его в смерти Этьена, сую нос в его личную жизнь, отбил женщину.
