— Этот человек пишет аккуратно и экономит место: строчки
расположены довольно близко одна от другой. Осмелюсь предположить, что,
занимаясь экспертизой драгоценностей, он пишет свои заключения от руки, а не
печатает на машинке.
— Все лучше и лучше! Умоляю вас, продолжайте.
— Увы, не могу. Похоже, здесь больше ничего не обнаружить.
Холмс кивнул с напускным сочувствием, что всегда предвещало
фейерверк блистательных догадок. Я отлично знал, как мой друг обожает
демонстрировать свои маленькие трюки и как по-детски гордится ими.
— Вы бы думали иначе, дружище, если бы прочли мою работу
«Почерк как средство распознавания склонностей и взглядов». В этой статейке
есть несколько интересных мест. Давайте посмотрим на письмо Линдквеста. Буквы
наклонены вправо, и концы строк загибаются вниз. Несомненный признак трагедии,
Ватсон! Обратите внимание на первое предложение, в котором слова, начинающиеся
с латинской «t», встречаются трижды. Во всех случаях эта буква имеет удлиненную
поперечную черточку. Смотрите-ка: то же самое и во втором предложении, здесь у
заглавной «T» еще более длинный штрих.
— Особенность его почерка?
— Согласен. Но горизонтальная черточка изменяет свою
интенсивность. Пока мне незнаком почерк Линдквеста, я могу предположить, что в
других случаях эти знаки были более четкими и разборчивыми. В нескольких местах
заметна волнистость, свидетельствующая о слабости. Боюсь, что он опасно болен,
и этим объясняется срочность его визита.
— Холмс, вы не перестаете изумлять меня. Вам достаточно
коротенькой записки, чтобы сделать выводы о том, что человек в отчаянии и что у
него проблемы со здоровьем!
— Ну что вы, — довольный произведенным эффектом, скромно
заметил Холмс. — Это элементарное понимание того, чего следует ожидать.
Великий детектив прервал беседу и занялся записной книжкой.
Это была книжка под литерой «Ф», и я решил, что Холмс, вероятно, просматривает
дело Фэйринточ в поисках автографа Нильса Линдквеста. Я так и не выяснил, верно
ли мое предположение, поскольку часы пробили девять и последний удар далекого
церковного колокола донесся одновременно со звонком в парадную дверь дома номер
221-б по Бейкер-стрит. Вслед затем послышались шаги на лестнице. Подготовленный
выводами Холмса, я обратил внимание, что шаги были неровными и наш посетитель
преодолел семнадцать ступеней, дважды останавливаясь, чтобы набраться сил.
Когда слуга Билли провел мужчину в комнату, я поразился
худобе нашего гостя. Его светлые волосы, редкие на лбу, все еще оставались
достаточно густыми на макушке. Неестественный румянец и лихорадочный блеск глаз
не оставляли сомнений в правоте Холмса. Боже мой. Холмс опять угодил в точку.
Этот человек действительно серьезно болен, подумал я.
Холмс кратко представил мне Нильса Линдквеста, и пока я
занимался графинами с вином, наш гость устроился в низком кресле у камина. Ему
было трудно дышать, воздух из разрушенных легких вырывался с хриплым, трескучим
звуком. Тем не менее Линдквест вполне владел собой и говорил довольно звучным и
ровным голосом. В его безупречном английском отчетливо слышался скандинавский
акцент.
— От профессионального взгляда доктора Ватсона и вашего
проницательного глаза, мистер Холмс, безусловно, не ускользнул неприятный факт.
Я имею в виду, неприятный для меня, — добавил он с мрачной усмешкой.
Холмс умел проявлять сочувствие, если его призывали к этому,
но было очевидно: Линдквест не искал сострадания и не одобрил бы сентиментальных
расспросов.
— Я полагаю, вы заручились заключениями специалистов? —
осведомился Холмс деловым тоном.
— Трое ведущих врачей не скрывают, что дни мои сочтены. Их
решение однозначно. Поэтому-то я у вас.
— Чем я могу помочь вам? — спросил Холмс, когда я подал
гостю напитки.
Линдквест поблагодарил меня взглядом и одним глотком осушил
полбокала, словно пытаясь придать себе сил. Потом он нагнулся вперед в своем
кресле и начал рассказ.
— Узнав, что мое время истекает, я столкнулся с
определенными этическими проблемами. Мне необходимо привести в порядок свои
дела. Видите ли, джентльмены, месяц назад я получил задание от некоего Васила
Д`Англаса из Берлина. Дело было изложено в письме. Клиент выслал мне задаток в
размере тысячи фунтов, с тем, чтобы я обнаружил Золотую Птицу и организовал ее
возвращение.
Лицо Холмса оставалось бесстрастным, и Линдквест продолжал:
— Вам, вероятно, незнакомо это произведение искусства.
Ничего удивительного, если знать историю Птицы. В любом случае Д`Англас
согласен выплатить еще тысячу фунтов за возвращение вещи и компенсировать
расходы, связанные с ее поисками. Мои люди наводили справки у коллекционеров и
ювелиров, но не сумели напасть на след Птицы. Конечно, мне не следовало браться
за это дело. Увы, здоровье не позволяет мне пуститься в необходимое
путешествие. Мне нужны были деньги, и я взялся за работу, которую не сумею
закончить.
Холмс нахмурился:
— Вы говорите, путешествие. Но разве, обращаясь к
лондонскому эксперту, ваш джентльмен из Берлина не считал, что предмет
находится здесь, в Англии?
— Д`Англас не был уверен в этом. Золотую Птицу он приобрел у
турецкого торговца Абена Хассима. Приобрел, но не получил. Документ,
подтверждающий покупку, был послан Д`Англасу, что сделало его законным
владельцем. Но перед самой отправкой в Германию Птица из магазина Хассима была
украдена. По неизвестным мне причинам мой клиент полагает, что вещь должна
появиться в Англии. Но начать, безусловно, следует с Константинополя. Я должен
был бы отправиться туда, расспросить Хассима и напасть на след. А вместо этого
я нанял Баркера, сыщика из Суррея, чтобы он попытался отыскать след в
преступном мире Лондона.
На лице Холмса появилась слабая улыбка.
— Мой конкурент, — заметил он и быстро взглянул на меня. —
Вы помните, Ватсон, наши с ним пути пересеклись во время расследования дела
Джозии Эмберли.
— «Москательщик на покое», — автоматически отметил я.
— Да-да, так вы озаглавили рассказ об этом деле, —
подтвердил Холмс. Он снова посмотрел на Линдквеста. — Судя по размеру гонорара,
эта вещь представляет немалую ценность, не так ли?
— Совершенно верно. Двадцатитрехдюймовая фигура из чистого
золота установлена на массивном золотом пьедестале. К тому же искуснейшая
работа.
— Господи! — невольно вырвалось у меня. — Неужели она
действительно золотая?
