— Я хорошо знаю эту конструкцию «Миллс-Строфнера». Во всем
мире мне известны только четыре человека, способные открыть этот сейф в течение
ночи, не прибегая к взрывчатке. — Холмс быстро взглянул на меня. — Один из них
находится в Дартмуре
[5], куда я недавно поместил его. Другой, слепой немецкий
механик по имени фон Хердер, умер. Третий является проверенным сотрудником особого
отдела Британии, а четвертый, Джимми Велептайн, живет в Америке.
На лбу Хассима выступили мелкие капельки пота.
Холмс продолжал с неумолимой категоричностью, которая
вызывала ужас и в более трудных случаях, чем с турецким торговцем:
— Ваш «медведь», извините за жаргонное словечко, не вскрывал
никто, кроме вас самого.
Заметно павший духом Хассим пытался протестовать, но у него
не было шансов.
— Мне представляется другая сцена, — продолжал детектив. —
Вы заключили договор с Д`Англасом; ему был послан документ, подтверждающий
совершение сделки. Его деньги, были, несомненно, положены в банк. И вдруг
появляется неожиданный посетитель. Азиат, разумеется.
Хассим отшатнулся, словно получил внезапный удар. В его
глазах застыл ужас.
— Китаец представился агентом, возможно, комиссионером. Он
заявил, что его клиент желает приобрести Золотую Птицу, и предложил неслыханную
сумму. — Взгляд Холмса немного смягчился. — Я подозреваю, что этические
соображения заставили вас отказываться. Но гость настаивал. Вам, вероятно, было
сказано, что, если китаец уедет без требуемого предмета, кое-что случится с
вами, или вашим магазином, или вашими близкими.
Как бы пытаясь спастись от гипнотизирующего взгляда Холмса,
Хассим посмотрел на меня.
— Мистер Холмс описывает все так, словно он присутствовал
здесь, — наконец выдавил из себя торговец. — Находился в соседней комнате и
слушал.
Кажется, я пожал плечами. Я помню, что пытался сохранить
невозмутимое выражение лица. Несчастный мошенник страдал, пока Холмс
воссоздавал картину происшедшего.
— Вы, разумеется, признаете это, — надавил на него детектив.
Турок спрятал лицо в ладонях. Его светскость улетучилась без
остатка. Перед нами сидел жалкий, до смерти напуганный старик.
— Да… да… Я отказывался, как вы сказали. Я не хотел
участвовать в таких делах, но когда… когда…
Инстинкт самосохранения заставил его прикусить язык. Темное
лицо торговца посерело. Холмс закончил его мысль:
— Когда было названо имя. А имя вам назвали, чтобы вы не
приняли угрозы за пустые слова. Наверное, никто другой не внушил бы вам такого
страха, как коварный Чу Санфу.
По телу Хассима пробежала дрожь. Потом его плечи
распрямились. Торговец убрал руки, и по его лицу разлилось выражение
спокойствия и покорности судьбе. Можно было подумать, что он решил: «Умереть
можно только один раз».
— Это правда, мистер Холмс. Это имя известно мне и любому
другому торговцу произведениями искусства. Темная фигура, обосновавшаяся в
Лондоне и вторгшаяся в мир искусства, нет, захватившая его. Китайская коллекция
Чу Санфу, в особенности вазы эпохи Танг, общеизвестна, и часть ее выставляется.
— Голос Хассима сорвался, и Холмс кивнул мне, напоминая о нашем разговоре с
инспектором Макдональдом.
— Стремление к респектабельности, — сказал я, давая понять,
что я угадал мысли моего друга.
— Верно, доктор Ватсон, — произнес турок. Теперь он смотрел
на меня с еще большим уважением. — Этот человек должен быть преступником. Он не
имеет веса в международных банковских кругах, но его средства кажутся
безмерными.
— Современный Монте-Кристо, — прокомментировал Холмс.
Его замечание подтолкнуло мысли Хассима:
— В самом деле, его коллекция восточного искусства сравнима
только с сокровищами фиктивного графа. Он перебивает весь рынок, а когда этого
недостаточно, идет на шантаж и воровство.
Я растерянно покачал головой:
— Ради чего он так рискует? Не предпочтительнее ли деньги;
ведь банкноты анонимны и не способны выдать своего владельца.
Когда тема беседы захватила Хассима, его жизненная энергия
вернулась к нему.
— Здесь, джентльмены, я могу говорить авторитетно, потому
что я видел и знаю. Можно пресытиться жаждой денег, если их слишком много.
Можно пресытиться властью, когда она неограниченна. Но никогда не насытить
страсть обладания великими сокровищами искусства. Одержимый этой страстью
запирается в комнате — возможно, тайной, рассматривает свою собственность и
говорит: «Один я в целом мире владею этим шедевром, творение гения существует
только для меня. Я богаче всех миллионеров и могущественнее всех властителей».
Турок говорил искренне. Его слова звучали убедительно, но
смысл их не доходил до моего сознания.
— Будь у меня шедевр живописи или скульптуры, — сказал я, —
мне бы, конечно, захотелось показать его друзьям. Возможно, иногда я выставлял
бы его как собственность Джона Ватсона, доктора медицины.
— Но ведь вы совершенно нормальны, старина, — сказал Холмс.
— Речь идет об особом типе людей, они встречаются не так уж часто, но
действительно существуют.
А торговец, подстегиваемый интересом слушателей, все говорил
и говорил:
— Давайте представим себе, доктор, гипотетический случай —
вы по-прежнему нормальны, но располагаете значительными средствами. Разве не
пожелали бы вы завещать бесценную коллекцию одному из многочисленных английских
музеев, если бы она демонстрировалась как «коллекция Ватсона»? Или не захотели
бы пожертвовать университету библиотеку, которая носила бы название «Библиотека
Ватсона»?
Я заерзал в кресле. Холмс присоединился к Хассиму и
нарисовал еще одну восхитительную картину:
— Вы могли бы финансировать экспедицию, если бы вас
заверили, что вашим именем назовут гору. Вспомните, дружище, даже Мориарти не
смог удержаться от соблазна выставить в своем кабинете подлинник Греза.
— Но посмотрите, до чего тщеславие довело почтенного
профессора, — возразил я. — Картина Греза стала ключом, позволившим вам
выследить его. Все эти способы обессмертить свое имя представляются мне
показными.
— Но они обычны, Ватсон, и мы не можем никого бичевать за
это. Многие музеи попросту закрылись бы, не будь частных коллекций.
Хассим, обрадованный поддержкой, двинулся дальше:
