— Обычны, как вы сказали, мистер Холмс. Но существуют
необычные случаи… неуловимые единицы, которые не стремятся поразить своих
знакомых — их не интересует чужое мнение. Они дьявольски высокомерны и
стремятся удовлетворить единственную жажду: обладать сокровищем единолично,
обладать во что бы то ни стало. Что случается со всеми этими редкими картинами,
скульптурами, гобеленами, коврами, табакерками и украшениями, когда они пропадают?
Разве их можно выставить — да ведь тогда их опознает любой зевака. Нет, тайно
владеть, тайно наслаждаться — вот цель людей, о которых я говорю.
Слова Хассима нарисовали в моем сознании образ скряги, при
свете мигающей свечи пробирающегося на старый чердак и там в одиночестве
упивающегося сознанием своего могущества. Наверное, на моем лице отразилось
отвращение, потому что турок успокаивающе произнес:
— Доктор, история знает немало примеров единоличного, так
сказать, окончательного владения. Вспомните хотя бы египетских фараонов.
Большую часть своих богатств они унесли с собой в могилу.
— Но это объяснялось особенностями их религиозных
представлений, — быстро возразил я.
— Так же, как и у вождей скифов, которых хоронили вместе с
их золотом, — сказал Холмс. — Но параллель все же допустима. Конечно, то, что
фараоны брали с собой в загробный мир, к последующему удовольствию грабителей
могил, принадлежало им и они могли распоряжаться своими богатствами как угодно.
Но окончательный владелец, мне нравится это название, укрывает для своего
собственного удовлетворения то, что по большей части не принадлежит ему. —
Холмс снова перевел взгляд на торговца. — Вы считаете, что Чу Санфу один из
подобных людей?
Хассим ответил без колебания:
— Я уверен в этом. Существуют, конечно, и другие. Базил
Селкирк в Англии; Ругер в Швеции; Мангейм в Германии. Есть несколько русских,
один из них коллекционирует часы и никогда не задает лишних вопросов.
Американцы только начинают постигать вкус этой игры, но и там найдутся люди
такой породы.
Турок одарил нас вымученной улыбкой и глубоко вздохнул:
— Джентльмены, это интересная беседа, тема ее неисчерпаема,
но, как мне кажется, настало время платить по счетам.
Поскольку Холмс лишь вопросительно посмотрел на него, Хассим
продолжал. Было видно, с каким трудом давалось ему каждое слово:
— Когда занимаешься делом, приходится крутиться. Мистер
Холмс, я знаком с полковником Сахимом из тайной полиции Турции и знаю, что вы
переписываетесь с ним. Он, кстати, ваш восторженный поклонник. Мы, вероятно,
отправимся к нему?
— Вы имеете в виду продажу уже не принадлежавшей вам Птицы
азиатскому комиссионеру. Гм! Это, конечно, проблема!
Холмс выдержал внушительную паузу, но я подозревал, каким
будет его следующий шаг. Мой друг никогда не стремился играть роль обвинителя,
судьи и присяжных одновременно и был весьма снисходителен, что хорошо известно
читателям «Голубого карбункула». Он не разочаровал меня и на сей раз.
— У меня нет семьи, но мне не трудно представить себе
давление, которое оказали на вас. Мистер Хассим, мы не пойдем к почтенному
полковнику. Считайте все приключившееся с вами самым поразительным
происшествием своей жизни. Недоразумением, которое только подчеркнет значение
безупречной честности в вашем деле.
Потрясенный торговец уставился на Холмса. Вдруг его веки
жалко заморгали и обильные слезы потекли по изборожденному морщинами лицу
старика. Всхлипывая и сморкаясь, Хассим проговорил:
— Мой прадед гранил драгоценные камни. Мой дед и мой отец
торговали произведениями искусства. Почти сто лет у семейства Хассимов была
безупречная репутация. И только я оступился.
Щека Холмса начала едва заметно подергиваться, что случалось
нечасто и служило признаком дискомфорта. Мой друг испытывал сильнейшую
неприязнь к любому проявлению чувств, особенно к выражению глубокой
признательности.
— Успокойтесь, не стоит так волноваться, — мягко сказал он.
Я собирался встать, полагая, что Холмс стремится как можно
скорее уйти, но великий детектив удивил меня.
— Разве вы не хотите сообщить кое-что еще об этом необычном
деле? — обратился он к турку.
Вопрос так поразил Хассима, что поток слез мгновенно иссяк.
— Я… я собирался, я как раз собирался… Как вы догадались?
— Этого следовало ожидать. — Холмс быстро взглянул на меня.
— Недостающий элемент, вы понимаете.
Я понимающе кивнул, хотя, признаюсь, не имел ни малейшего
представления о том, что имел в виду мой друг.
Хассим, который испытывал теперь перед Холмсом благоговейный
страх, быстро заговорил:
— На следующую ночь ко мне в магазин пришел другой человек.
Ему тоже была нужна Золотая Птица. Он отказывался поверить, что статуэтка уже
продана. Он думал, что я хочу заломить цену. С ним был очень крупный мужчина,
говоривший со странным акцентом, хотя он явно англичанин.
— Кокни, — вырвалось у меня. Хассим покачал головой:
— Я думаю, что он был из местности, которую вы называете
графство Ланкашир. Я говорил им, что Птицы у меня уже нет, я не знал, как
убедить их. Тогда большой человек схватил меня за горло. У меня до сих пор
остались следы.
Хассим расстегнул ворот рубахи: на смуглой шее отчетливо
темнели синяки.
— Когда я выложил им, что Птицу купили китайцы, оба
посетителя потеряли ко мне всякий интерес. Тот, что был ниже ростом,
предупредил, чтоб я никому не говорил об этом визите, иначе мне придется плохо.
Потом, к моему величайшему облегчению, они ушли.
— Вам показалось, что начальником был именно этот человек. —
Холмс не столько спрашивал, сколько констатировал истину.
Хассим кивнул:
— Большого я бы назвал исполнителем.
— Опишите как можно точнее маленького человека.
Турок надолго задумался.
— Его трудно описать, — наконец произнес он. — Худой.
Довольно старый. Среднего роста. У него был дефект речи. Шепелявость.
— Шепелявый человек! — воскликнул я. — Снова шепелявый
человек!
Холмс поднялся. Он узнал все, что было нужно.
