Во главе пиршественного стола, лицом к камину, расположился
человек. Я бы не удивился, увидев Черного принца, но передо мной в инвалидном
кресле сидел глубокий старик, закутанный в толстое одеяло. Черты его лица были
тонкими, а бескровные губы обнажали крупные зубы, слишком белые, чтобы быть
настоящими. Но седые волосы старца были все еще густыми и, зачесанные назад,
придавали внешности миллионера оттенок безумия. Пепельные кустистые брови
нависали над самыми проницательными глазами из всех виденных мной. Лицо
казалось символом немощи и упадка, но эти глаза соперничали в живости с
пляшущими огоньками в камине.
Когда провожатый подвел нас ближе, дряблая шея старика
удлинилась, как у рептилии, а его сгорбленные плечи немного распрямились.
Селкирк силился рассмотреть нас.
— А, мистер Холмс. Полагаю, вы побывали в Стамбуле. — Губы
старца скривились и изо рта вырвался сухой смешок. Подавив приступ веселья, он
вытащил из рукава платок и вытер слюну. Потом его пронзительные глаза
уставились на меня. — А это не кто иной, как знаменитый доктор Ватсон.
Я что-то пробормотал, но сомневаюсь, что Селкирк услышал
меня. Он уже забыл обо мне. Скрюченная, трясущаяся рука сделала повелительный
жест, и наш провожатый мгновенно исчез. Мягкий шелест закрываемой двери, и
наступила тишина. Хилый старик внимательно разглядывал Холмса. Слабая улыбка
тронула губы детектива, и я понял, что оба противника оценивали друг друга, как
опытные фехтовальщики, готовые обнажить клинки.
Не знаю, что обнаружил Базил Селкирк во внешности или в
поведении Холмса, но, похоже, он остаются доволен. Трясущейся рукой старик
указал на кресло.
— Ну что ж, — сказал он. — Нам нужно поговорить. Я редко
принимаю посетителей, а мои люди постоянно пристают ко мне с лекарствами.
Ужасная гадость, но только это позволяет развалине, которую вы видите перед
собой, прожить очередной день.
Когда мы уселись, Базил Селкирк склонил голову к плечу и
уставился на Холмса. Это было трогательное, почти детское движение, вызвавшее у
меня острый приступ жалости и гадливости.
— Значит, это вы разоблачили этого идиота — этого болвана,
замешанного в деле о берилловой диадеме…
— Сэра Джордона Бэрнвелла, — подсказал Холмс.
— Одного из самых опасных людей Англии, — добавил я.
— Чушь и глупость, — язвительно возразил Селкирк. — Дурак
похитил три берилла, а мог украсть все тридцать девять. Если бы я охотился за
диадемой, можете не сомневаться, я получил бы ее целиком.
— Это было бы незаконным, диадема — общественное достояние
империи, — довольно резко возразил Холмс.
— Теперь это не имеет значения, — сказал миллионер. —
Существует много способов делать дела. Но довольно об этом. Теперь, — он
нетерпеливо подался вперед, — расскажите мне об изумруде. — Старик потер руки,
и его глаза заблестели от возбуждения.
— Изумруде Мидаса?
— Разумеется. Другого такого нет. Но я никогда не видел его,
а вы видели. Какой он?
Холмс тщательно подбирал слова:
— Когда я впервые увидел изумруд, он лежал в футляре,
который находился в моих руках. Я откинул крышку и…
— Так, так?
— Мне показалось, что комната вспыхнула зеленым огнем.
— Ах! — из глубин немощного тела вырвался почти
экстатический стон. — Вы здорово описали это. Я почти могу видеть его, — он
бросил на меня быстрый, проницательный взгляд.
— Он из копей Клеопатры в Верхнем Египте, вы знаете.
Египетские изумруды лучше центрально-американских.
Селкирк ненадолго задумался. Его голова опустилась и снова
поднялась, старик окинул нас своим птичьим взглядом.
— Красивая женщина, эта Клеопатра. У меня в коллекции монет
много египетских статеров.
В глазах Холмса вспыхнул озорной огонек:
— Бьюсь об заклад, что ваши статеры старой птолемеевской
чеканки, а не те, что выпущены в обращение последней царицей Нила.
Селкирк снова тихонько захихикал и смеялся до тех пор, пока
у него на глазах не выступили слезы. Наконец он промакнул их платком. Огромная
дверь позади нас открылась, и старик раздраженно замахал руками.
— Прочь! Прочь!
— Но, мистер Селкирк… — донесся из тени протестующий голос.
— Я сказал, уйдите. Я позвоню.
Когда дверь тихо закрылась, Селкирк пришел в себя, хотя его
рот все еще скалился в улыбке, напоминавшей маску смерти.
— Молодой дурак! Но он, похоже, знает свое дело. В любом
случае, мистер Холмс, вы заработали очко. Я слышал о ваших способностях. —
Неожиданно его взгляд переметнулся на меня, заметив мое удивление, старик
пояснил: — Клеопатра снизила серебряное содержание статера с девяноста
процентов до тридцати трех. Немногие знают об этом. Но вы знаете, — добавил он,
снова пронзая Холмса своим приводящим в замешательство взглядом. — У вас есть с
собой папиросы? — неожиданно спросил он.
Холмс кивнул и вытащил золотой портсигар, внезапно его рука
остановилась в воздухе.
— Вам вредно курить?
— Разумеется, иначе у меня был бы свой табак.
Холмс подал портсигар старику и помог ему зажечь папиросу;
миллионер с наслаждением затянулся.
— Все, что нравится человеку, вредно для него. Но вы не
беспокойтесь, — добавил он, заметив мою гримасу профессионального медицинского
неодобрения. — Я такой старый мошенник, что это не имеет никакого значения.
Мне бросилось в глаза, что зажатая между неестественно
тонкими пальцами сигарета не дрожала, когда он откинулся на спинку кресла и
хитро посмотрел на нас.
— Теперь поговорим о деле.
Я не знал, что сказать, и беспомощно посмотрел на молчавшего
Холмса.
— Начинайте, начинайте. Я еще не выжил из ума. Для чего вы
пришли? Ведь не для того, чтобы посмотреть на обломок прошлого или порадовать
старика описанием изумруда Мидаса. Вам что-то нужно.
— Мне нужна Золотая Птица, — просто ответил Холмс.
— Она нужна всем.
— Этот факт вызывает у меня недоумение.
Миллионер глубоко затянулся и его голова снова по-детски
склонилась набок.
— Вы не умеете замечать необычное.
— Она у вас? — настойчиво спросил Холмс.
