— Что ты снова связался с Доусоном, я услышал около трех
месяцев назад, — сурово произнес Холмс. — Что мне с тобой делать, Сэм?
— Не волнуйтесь, мистер Холмс. Может быть, все не так плохо,
как вы думаете. — Атлет нервно попятился к двери. — Берегите себя, мистер
Холмс.
С этими словами он ушел. Это был необычный разговор, но я
знал, что после дела с бриллиантом «Санси» Сэм Мертон испытывал перед Холмсом
благоговейный страх.
С лица моего друга исчезло недовольное выражение, он забыл о
заблудшем бойце и бросился к коробке. Ловкие пальцы Холмса мгновенно справились
с бечевкой.
— Давайте посмотрим на приз, Ватсон, но с осторожностью. Как
говорят наши американские коллеги, мы имеем дело с горячим картофелем.
Сняв крышку, Холмс извлек статуэтку из коробки, поставил ее
на стол и отступил назад, чтобы осмотреть вещь, вызвавшую столько насилия и
смертей.
Это была та самая Птица, которую мы видели в кабинете
Доусона в клубе «Нонпарель». Статуэтка была сделана из странного беловатого
золота и сверкала в лучах утреннего солнца. Хищный клюв напоминал орлиный,
цепкие когти легендарной Рух, казалось, были способны схватить миниатюрный мир.
Я никогда не видел столь изумительной работы.
Холмс бегло осмотрел предмет с помощью лупы и, видимо,
остался доволен.
— Похоже, это подлинник, Ватсон. И все же я хотел бы
проконсультироваться у искусствоведа. Но у нас мало времени.
— Вы думаете, Чу попытается отобрать ее у нас?
— Он приказал совершить налет на логово Доусона. Наше с вами
жилище ничего подобного не выдержит. Однако Чу должен еще придумать, каким
образом отнять у нас Птицу, и пока коварный азиат занят разработкой плана, мы
будем действовать.
Оставив коробку и бечевку на столе, Холмс поспешно завернул
статуэтку в газету. Сунув драгоценный груз под мышку, он обратился ко мне:
— Пойдемте, Ватсон, мы должны быть стремительными, как
птицы.
Я последовал за ним. Мы поднялись по лестнице на второй
этаж. Холмс открыл дверь комнаты, которую мы использовали как чулан; честно
говоря, я даже не мог вспомнить, когда в последний раз заходил сюда. Здесь
стояли полки с книгами и объемистыми пачками газет. В углу поместился мой
старый армейский сундучок: комната была завалена разнокалиберной рухлядью,
посеревшей от пыли. Все это я видел много раз. Но одна стена полностью
изменилась. Возле нее стояла дубовая скамья со спинкой эпохи Якова I, на
которой могли разместиться двое. По бокам располагались столики. Мне показалось
странным, что скамья была немного утоплена в стену.
— Когда два года назад вы решили отдохнуть, я приказал
произвести здесь небольшую перестройку. Помните, старина, как сильно вы
загорели на морском побережье?
Говоря это, Холмс указал мне на скамью. Холмс запер дверь
чулана, что было очень странным, уселся рядом со мной. Его пальцы надавили на
дубовый боковой поручень, и мне показалось, что я падаю в обморок: скамья
вместе со стеной двинулась, совершила полуоборот и замерла. Перед нами была
темная комната соседнего дома, вплотную примыкавшего к нашему.
Холмс чиркнул спичкой, осветив скромную мебель и давно не
метенный пол. Я наконец обрел дар речи.
— Где мы, Холмс? — Голос мой заметно дрожал.
— В доме Ганса фон Круга, известного лингвиста из
Мюнхенского университета. Профессор взял отпуск в университете, чтобы закончить
исследование о связи между древним корнуэльским и халдейским языками. Его
теория имеет последователей в академических кругах, он опубликовал несколько
статей по этому вопросу. Они переведены с немецкого, и при случае вы можете
ознакомиться с этими любопытными работами.
— Где… где сейчас профессор?
— Рядом с вами, старина. Я и есть профессор фон Круг. По
крайней мере бываю им время от времени последние два года. Правда, сегодня
профессор немного изменит внешность. Но совсем чуть-чуть, иначе идея не
сработает.
Изумленный, я позволил Холмсу провести меня с
механизированной скамьи и усадить перед внушительным туалетным столом с большим
зеркалом. Здесь стояло множество флаконов и банок. Бесчисленные подставки были
увешаны париками, накладными бородами и усами. Холмс с профессиональной
невозмутимостью гримера рассматривал в зеркале мою удивленную физиономию.
— Нам следует хорошенько скрыть ваше лицо. Профессор
худощав. Его главная прилета — роскошная белая борода, разумеется, скрывающая
пол-лица. Он также очень близорук. Носит очки с толстыми стеклами. Большинство
попадающихся ему навстречу людей замечают его горб и отворачиваются.
— Горб?
— Да. Профессор горбат, но довольно быстро передвигается с
помощью трости.
Не слушая мои слабые протесты, Холмс уже накладывал темный
грим на мои щеки.
— Знаете, Ватсон, это должно сработать. Как это я не
догадался попросить вас сыграть профессора раньше! Было бы неплохо, если бы
Шерлок Холмс и профессор прошли по улице навстречу друг другу.
— Послушайте, вы очень хорошо владеете искусством грима, но
вряд ли я подхожу для такой игры.
— Не беспокойтесь, Ватсон, это гораздо проще, чем кажется.
Люди крайне невнимательны. Разве я не заявлял вам тысячу раз, что гомо сапиенс
обладает зрением, но на самом деле не видит. Ведь большая часть людей
интересуется только собой. Они видят окружающий мир, но мало запоминают. Однако
для защиты от любопытных глаз, которые, я уверен, следят за Бейкер-стрит, мы
наденем на вас бороду, очки и свободную одежду фон Круга. Добавьте сюда
скрюченную спину — и вас никто не узнает. Кстати, во время ходьбы вам следует
как можно резче взмахивать тростью. Не забывайте об этом. Маленькие дети иногда
пытаются дотронуться до спины горбуна: существует поверье, что это приносит
удачу. Если вы будете махать в разные стороны палкой, эти паршивцы не отважатся
подойти к вам.
— Но, Холмс, это странно. Ради Всего Святого, объясните мне,
для чего этот горб?
— Иногда необходимо предусмотреть кое-какие ситуации.
Однажды мне захотелось получить возможность вынести из дома, не возбуждая
подозрений, довольно крупный предмет. В соответствии с моими чертежами Дэзенс,
знаменитый мастер из Нью-Йорка, изготовил великолепный горб. Внутри горба
будет, естественно, Золотая Птица.
Я почувствовал, что от изумления у меня отвисла челюсть, и
молча покорился. Через пятнадцать минут меня не узнала бы и родная мать. Я сам
едва узнавал себя в зеркале.
