Я понимающе кивнул, и Холмс в полной темноте повел меня к
лестнице. Мне не хочется вспоминать наше тайное восхождение по этим двум
пролетам. Холмс преодолел их как тень, но я был не так удачлив, мне казалось,
что визг ступеней под моими ногами способен разбудить и мертвого. Я старался
следовать указаниям Холмса и переносил вес тела с ноги на ногу как можно
медленнее. Лоб мой покрылся испариной, икры и колени нестерпимо болели. Уверен,
будь лестница еще на пролет длиннее, я просто не выдержал бы. Но нестерпимее
физического напряжения был страх оказаться застигнутым ночью в чужом доме.
Если сведения Холмса были верны, мы находились в
непосредственной близости от нервного центра одной из опаснейших банд Лондона.
Доусон создал зловещую организацию, не уступающую детищу профессора Мориарти. А
тот факт, что этот злой гений так долго ускользал от Холмса, говорил о
недюжинных возможностях барона.
Наверху царила полная тишина. Холмс чуть приоткрыл шторку
фонаря и направил луч на лестницу. В отраженном свете проступили контуры
окружающих предметов. Но наше внимание было приковано к стене, за которой
располагались помещения клуба «Нонпарель», — здесь на высоте примерно пяти с
половиной футов от пола я разглядел деревянный кружок размером с маленькую
тарелку. К этой своеобразной дверце была привинчена ручка. Холмс издал тихий
вздох удовлетворения и снова погасил свет.
— Вот и глазок, Ватсон. С противоположной стороны на стене
висит портрет неизвестного мужчины, отверстие расположено на месте правого
глаза. Учтите: обстановка комнаты могла измениться, и как только мы начнем
подсматривать, малейший звук или луч света будут гибельными для нас. Подойдите
к этой стене. Прижмите к ней ухо, а я попробую воспользоваться глазком. В нашем
сегодняшнем предприятии вы станете слухом, а я — зрением.
Никогда еще наша квартирка на Бейкер-стрит не казалась мне
столь желанной. И все же моя грудь выпятилась от гордости, когда я осознал,
какое доверие оказал мне Холмс, сделав меня своими ушами в такой ответственный
и опасный момент. Любой член шайки Доусона продал бы остатки своей души, чтобы
захватить Шерлока Холмса в этой частной крепости, где так легко можно
избавиться от трупа. Сознание, что в случае неудачи банда головорезов не
пощадит и меня, внезапно прибавило мне чувства собственной значительности.
Осторожно прижав ухо к стене, я старался успокоить биение
сердца и что-нибудь услышать, но безрезультатно. Холмс смазывал из своей верной
масленки механизм потайного отверстия — мера предосторожности, которая никогда
не пришла бы в голову мне. Потом в наше укрытие проник слабый свет, и я понял,
что Холмс открыл глазок.
Не знаю, сколько времени мы неподвижно стояли возле
открытого глазка. Наконец свет исчез. Рука Холмса нащупала мое плечо, и он
заговорил:
— Судя по толщине стены, звуки не представляют опасности,
пока закрыт глазок. Сейчас в кабинете ничего существенного не происходит. И все
же нам чертовски повезло. Можете посмотреть сами.
Я прильнул к отверстию. Сначала все казалось размытым. Но
постепенно глаза привыкли к свету, и я понял, что мой наблюдательный пункт
расположен идеально. Угол обзора был мал, но я мог видеть стол. Прямо напротив
отверстия сидел не кто иной, как граф Негретто Сильвиус, правая рука барона
Доусона. Был ли в комнате кто-то еще, трудно сказать: отверстие не давало
возможности видеть дверь или углы комнаты. Казалось, что ты смотришь сквозь
длинный тоннель. Черты лица Сильвиуса были как бы в дымке, и я догадался, что
глаз портрета прикрыт полупрозрачной пленкой, позволяющей сделать отверстие
незаметным. Я восхитился изобретательностью мастера, но потом вспомнил, что эта
самая уловка помогла освободить карманы беспечных богачей от четверти миллиона
фунтов, прежде чем интрига была раскрыта единственным в мире
детективом-консультантом.
Граф Сильвиус беспечно курил папиросу и, казалось, не
интересовался ничем в мире. Мое сердце на мгновение дрогнуло: он смотрел прямо
на меня. Невероятно, но на его лице не возникло ни тени тревоги, он отвернулся
и небрежно стряхнул пепел. Я разглядел изящную нефритовую пепельницу, а рядом…
Боже мой, рядом с пепельницей на расстоянии вытянутой руки от графа Сильвиуса
стояла Птица. Без сомнения, это была наша Золотая Птица. Она так и сверкала в
свете ламп — изумительная статуэтка светло-желтого цвета, художественное
воспроизведение легендарной Рух. Птица, казалось, собиралась взлететь, но ее
непропорционально большие когти крепко сжимали золотой пьедестал.
Я с трудом оторвался от глазка. Холмс поставил крышку на
место. Мы отступили в сторону лестницы, чтобы провести военный совет.
— Ватсон, нет сомнений: перед нами Золотая Птица. Нам
невероятно повезло. Барона Доусона здесь нет, и это означает, что вскоре
произойдет заключение сделки. Если нам снова повезет, мы сможем обнаружить
главных действующих лиц этого не слишком сложного дела. Теперь нашим принципом
должно стать терпение, поскольку развязка приближается.
Пока я обдумывал выводы Холмса, мы вернулись на свой
наблюдательный пункт. Холмс снова открыл глазок, и мы поочередно приникли к
отверстию. Граф Сильвиус находился на прежнем месте, и я позавидовал его
спокойствию. Сам я изнывал от страха и нетерпения. Следующие пятнадцать минут
показались мне вечностью, и я вздохнул с облегчением, услышав, как открылась
дверь и кто-то вошел в комнату. Когда Холмс вновь предоставил глазок в мое
распоряжение, я узнал сгорбленную фигуру Доусона. Барон сидел напротив
Сильвиуса, спиной к нам. Очевидно, в кабинете присутствовал и кто-то третий,
поскольку к нему обращались и Сильвиус, и Доусон. Увы, увидеть этого человека
мы не могли. Сильвиус встал, взял Золотую Птицу и унес ее из сектора обзора. Я
уступил свое место Холмсу, продолжая держаться как можно ближе к отверстию и
напряженно вслушиваясь. Голоса в соседней комнате звучали приглушенно, но слова
можно было разобрать.
— Если не ошибаюсь, вас интересовала именно эта вещица? —
дребезжащий старческий голос явно принадлежал барону Доусону — третьему из этой
преступной компании.
— Могу скасать, тьто это бесусловно Солотая Птиса.
Мне захотелось вдруг расхохотаться — забыв об опасности
нашего положения и важности дела: неизвестный и невидимый сообщник Доусона
отчетливо шепелявил, что так не соответствовало серьезности момента. Я
напрягся, чтобы подавить приступ веселья.
Доусон удовлетворенно кивнул:
— Тогда остается только совершить формальности.
В секторе обзора возник Сильвиус. По знаку барона он положил
на стол чемоданчик и открыл его. В глазах моих запестрело: чемоданчик был до
отказа набит крупными купюрами.
