— Почему? — спросил я.
— Вероятно, плохое качество, — пояснил Арт. — Предполагается, что если препарат хороший, ты…
— Нет, — перебил я. — Почему ты это делаешь?
Артур посмотрел на меня так, словно я спросил о чем-то совершенно очевидном.
— Я ищу истину, — ответил он. — Ищу равновесие между верой и разумом. Это суть алхимии. Разве ты не видишь символизм? Свинец — в золото, трансмутация… Все это — аллегория. От неидеального — к идеальному. От смерти — к жизни. Бессмертие… Можешь ли ты представить более красивую цель, более благородный поиск?
Я ничего не сказал. Арт выглядел раздраженным.
— Разве ты не боишься смерти? — спросил он.
Я обманывал себя, думая, что если бы ответил по-другому и присоединился к поиску Арта, то тогда, не исключено, направил бы его в иную сторону. Кто может сказать наверняка? Физики заявляют, что бабочка, пошевелившая крыльями в Пекине, может повлиять на погоду в Нью-Йорке. Может, если бы я проявил больше любопытства или что-то сказал доктору Кейду, или как-то поменял свое поведение, хотя бы чуть-чуть, — то мрачных дней впереди удалось бы избежать. Однако более вероятно, что такие мысли — это просто остаточные идеи, сохранившиеся с того времени, когда я считал, что такая власть у меня была.
Нет, сказал я ему, что совсем не боюсь смерти. Хотя я соврал, но в то время считал это правдой.
* * *
На следующее утро я проснулся рано и работал у себя за столом, несмотря на красную пелену перед глазами и похмелье. Я видел, как на ярком солнце, под окном в заднем дворе, где, в конце концов, снег растаял, играют Хауи с Нилом.
«Карл Великий появился во тьме, в Западной Европе седьмого века, лишенной знаний и пострадавшей под властью династии Меровингов. Он смотрел в будущее, но корнями прочно уходил в прошлое. Следовало восстановить римскую цивилизацию, влив в нее новую струю христианства. Его королевство, королевство Карла Великого, должно было получить не только одобрение церкви: в конечном счете, оно должно было получить одобрение Бога. Это считалось гораздо более важным.
В государстве франков недоставало ученых, которые требовались для воплощения идеи Карла Великого в жизнь. Поэтому он приглашал их из соседних земель. Павел Диакон, историк лангобардов; Петр Пизанский, филолог и грамматист; аббат Ангильберт… Вестгот Теодульф приехал из Испании. Алкуин, величайший ученый своего времени, оставил дом в Йорке и присоединился с еще большими амбициями к Карлу Великому. Королевство должно было стать воплощением античности, иудейской, греческой и римской, подняться из пепла отсталой Европы и восстановить бывший блеск и великолепие. Алкуин считал себя „Горацием“, Ангильберт был „Гомером“, Карл Великий, миропомазанный король, теперь стал „Давидом“, а его сын Пепин — „Юлием“. Первый эдикт Карла Великого требовал, чтобы все монахи и все представители духовенства обучились грамоте. Устав ордена бенедиктинцев становился стандартом для всех монахов. Было недостаточно того, что правитель обеспечивал защиту своему народу. Он видел свой долг в создании правления Бога на Земле — и никак не меньше. А этого, по мнению Карла Великого, можно было достичь любовью к знаниям самим по себе».
Я помнил, как Арт кое-что упомянул несколько недель назад, гуляя вместе со мной и Нилом по участку доктора Кейда. Дэн с Хауи снова отправились на встречу с девушками, которая, как я выяснил позднее, с треском провалилась. Мы с Артуром фантазировали о нашем идеальном будущем, правда, так мечтают только студенты; никакого брака, никаких детей, никакой постоянной работы. Ничто важное в жизни не меняется, всегда ценится привязанность к старым друзьям. В тот день Арт дал клятву, что мы когда-нибудь зайдем на территорию университета уже профессорами и возьмемся за возрождение классических традиций, когда знание одновременно было священным и оскверненным, раздавалось только немногим достойным и возводилось до высокого искусства. Знание — это данность, бытие, а не просто товар или продукт.
— А тех, кто не подчиняется, мы побеждаем, — сказал Арт. — Как Карл Великий поступил с саксами. Нужно предоставить выбор: сменить веру или умереть.
Во время написания статьи о Карле Великом для доктора Кейда, я, наконец, понял, о чем говорил Артур. Возможно, мы видели (или хотели видеть) наш дом этаким восстановленным Аахеном — столицей Карла. Но он был обречен с самого начала, раз столько веры заложено в знание, хотя знание само по себе может быть опасно. А мы тогда слишком сильно уверовали в знание. Так что, когда я обнаружил иронию судьбы в истории Карла Великого, следовало понять — намерений недостаточно.
«Карл Великий спал с пером и бумагой под подушкой, притом — каждую ночь. Говорили, что он страдал от бессонницы, а когда не мог спать, писал. Есть сообщения о том, как король-воин лежал в постели, а свечи сгорали до основания. Во всем Аахене стояла тишина, если не считать скрипа его пера. Иногда слышались и другие звуки: раздраженный вскрик, разрывание бумаги, бросание предметов. Это были звуки мучений Карла Великого. Несмотря на все усилия, он умер неграмотным правителем, научившись лишь ставить подпись».
* * *
Позднее в тот день я отправился в библиотеку и обнаружил Корнелия Грейвса спящим за письменным столом. Судя по виду, он провел так всю ночь. На столе рядом с ним стояли термос и пустая чашка, на плечи было накинуто одеяло.
Пришлось раздвинуть занавески, проявляя осторожность, чтобы свет не упал на старика. Следующие полчаса я наводил порядок: поправил коврики, расставил по полкам лежащие в разных местах книги. На коленях у Корнелия лежал увесистый старый том, обтянутый сухой потрескавшейся кожей. Остатки позолоты на переднем обрезе теперь представляли собой лишь точки. Поверх открытой страницы лежала лупа. Я подобрался поближе, чтобы прочитать текст на белом пергаменте. Это была страница из Второзакония на латыни — из Вульгаты.
Корнелий Грейвс положил руку на страницу, и я удивленно выпрямился. Но на этот раз он не сделал никакого сварливого замечания, на лице было просто усталое выражение. Он произнес скрипучим тихим голосом:
— «Aliquando bonus dormitat Homerus». «Даже добрый Гомер кивает».
После этого Грейвс снова закрыл глаза.
— «Mutato nomine de te fabula narrator», — тихо произнес я. — «Если изменить имя, то история относится и к тебе». Я знаю про голубей.
Я не был уверен, слышал ли меня Корнелий. Он положил одну руку на колено и собрался встать. Палка дрожала у него под рукой, но каким-то образом, напоминая старую ржавую машину, он поднялся, будто тянулся к невидимым шестеренкам и шкивам.
— Арт рассказал мне про философский камень, — продолжал я, набравшись смелости. — Он сообщил, что экспериментирует с животными. А еще — была встреча с одним человеком, который раньше работал на вас. Он сказал, что вы заставляли его ловить голубей в университетском дворе.
Корнелий откашлялся и поднял дрожащую руку — ладонью ко мне.
— Минутку, минутку.
