Я это все, что у нее осталось. Неудивительно, что папа умер. Везунчик. Создается впечатление, что моя мать живет ради единственной цели — говорить. И ворчать. Ей здорово повезло, что эти две вещи можно делать одновременно.
— Мам, я же сказал, прости.
Она сжимает мое ухо. Не слишком сильно, но достаточно, чтобы показать, насколько она обижена. Потом обнимает меня.
— Я приготовила тебе котлеты, Джо. Котлеты. Твои любимые.
Я протягиваю ей розу, которую сорвал в саду у Анжелы. Роза слегка помята, но в момент, когда я вручаю маме этот красный цветок, выражение ее лица непередаваемо.
— О, Джо, ты такой внимательный, — говорит она, поднося розу к носу, чтобы понюхать.
Я пожимаю плечами.
— Просто хотел тебя порадовать, — отвечаю я и начинаю улыбаться, глядя, как улыбается она.
— Ай! — произносит она, уколов себе палец одним из шипов. — Ты даришь мне розу с шипами? Что ты за сын такой, Джо?
Очевидно, сын я плохой.
— Извини. Я не думал, что так получится.
— Значит, ты мало думаешь, Джо. Сейчас поставлю ее в воду, — говорит она и отходит в сторону. — Да и ты тоже заходи.
Она закрывает за мной дверь, и я иду за ней по коридору по направлению к кухне, проходя мимо фотографии моего покойного отца, мимо кактуса, который выглядел засохшим уже в тот день, когда был куплен, мимо картины с морским пейзажем. Может, в таком месте мама хотела бы когда-нибудь побывать. Пластмассовый стол накрыт на двоих.
— Хочешь чего-нибудь попить? — спрашивает она, опуская розу в вазу.
— Нет, спасибо, — отвечаю я, поплотнее закутываясь в куртку. В этом доме всегда холодно.
— В супермаркете скидки на кока-колу.
— Нет, спасибо.
— Три доллара за упаковку из шести банок. Сейчас чек покажу.
— Мам, оставь. Я же сказал, что не хочу.
— Ничего-ничего…
Она уходит, оставив меня одного. Хотел бы я выразить эту мысль как-нибудь помягче, но мать моя с каждым днем съезжает с катушек все больше и больше. Я верю ей, что на кока-колу скидки, но ей все равно обязательно нужно показать мне чек. Проходит несколько минут, и все, что мне остается делать, это пялиться на духовку и микроволновую печь, поэтому я убиваю время, размышляя о том, как трудно было бы в одну из них целиком запихнуть человека. Когда мама возвращается, она несет еще и флайер из супермаркета, на котором рекламировалась скидка.
Я киваю.
— И правда три доллара. Удивительно.
— Ну так как, тебе налить?
— Давай.
Так проще.
Она накрывает ужин. Мы садимся и начинаем есть. Столовая прилегает к кухне, и единственный вид, который мне остается, это или моя мать, или стена позади нее, так что я смотрю на стену. Все электроприборы здесь выглядят так, будто они устарели уже тогда, когда изобрели электричество. Линолеум на полу как будто скроен из лягушат Кермитов,
[1]
с которых содрали кожу. Стол ярко-бананового цвета. Холодные металлические ножки. Стулья обиты мягкой тканью; мой стул слегка шатается при каждом движении. Мамин стул, в отличие от моего, укреплен.
— Как прошел день? — спрашивает она. Крошечный кусочек морковки прилип к ее подбородку. Как будто одна из родинок пыталась его на себя насадить.
— Нормально.
— Я от тебя целую неделю ничего не слышала.
— Я кое к чему готовился.
— По работе?
— По работе.
— А твой двоюродный брат женится. Ты знал?
Теперь знаю.
— Правда?
— Когда ты найдешь себе жену, Джо?
Я заметил, что пожилые люди всегда жуют с открытыми ртами, так что ты слышишь, как еда у них во рту шлепает о нёбо. Это потому, что они все время собираются что-то сказать.
— Не знаю, мам.
— Ты ведь не голубой, сынок?
Она говорит это и жует одновременно. Как будто это какая-то мелочь. Как будто она просто сказала что-то вроде: «Тебе идет эта майка» или «Хорошая выдалась погодка сегодня».
— Нет, мам, я не голубой.
На самом деле это действительно мелочь. Я не имею ничего против голубых. Совсем ничего. В конце концов, они просто люди. Как все остальные. А вот по отношению к людям вообще кое-какие проблемы у меня имеются.
— Хм, — хмыкает она.
— Что?
— Да нет, ничего.
— Мам, что?
— Просто я тогда не понимаю, почему у тебя нет девушки.
Я пожимаю плечами.
— Мужчины не должны быть голубыми, Джо. Это не… — она пытается подобрать слово, — нечестно.
— Не улавливаю.
— Неважно.
Минуту мы едим в полной тишине, и это максимум, который моя мать может выдержать, перед тем как начать болтать снова.
— Я начала сегодня паззл собирать.
— Угу.
— Он был со скидкой. Двенадцать долларов вместо тридцати.
— Вот это сделка.
— Подожди, я тебе чек принесу.
Когда она уходит, я продолжаю есть, хотя знаю, что, даже если быстро все съем, это не будет означать, что я смогу быстро уйти. Смотрю на часы на микроволновке и на плите и сравниваю с теми, что висят на стене; ну, наперегонки, кто быстрее! Но и те и другие как будто застряли на месте. Мама недолго ищет чек, думаю, она специально положила его на видном месте, чтобы мне показать. Она семенит обратно с еще одной рекламкой. Сдерживаю восторг как могу.
— Видишь, двенадцать долларов.
— Ага, вижу.
На рекламке написано «битком набито удовольствием». Пытаюсь представить, что было в голове у человека, когда он это придумал. Или под чем он был.
— Это восемнадцать долларов. Ну, вообще-то первоначальная цена была двадцать девять девяносто пять, потом стало двенадцать, так что это восемнадцать долларов и девяносто пять центов экономии.
Пока она говорит, я тоже подсчитываю и быстренько вычисляю, что она обсчиталась на доллар. Но лучше промолчать. Думаю, что, если она узнает, что сэкономила восемнадцать долларов, а не девятнадцать, она понесет паззл обратно. Даже если она его уже собрала.
— Это «Титаник», Джо, — говорит она, хотя я и так прекрасно вижу, что на рекламке нарисован большой корабль, и на борту у него написано «Титаник». — Ну знаешь, корабль?
— Ах, этот «Титаник».
— Настоящая трагедия.
— Ты о фильме?
