Да, я знаю, каково это.
— Насколько серьезными были повреждения?
— Господи, это было не так, как если бы он меня изнасиловал, если ты к этому клонишь.
Проституция и насилие. Две вещи, которые, как думают люди ограниченные, всегда идут рука об руку. Некоторые думают, что шлюхи даже этого заслуживают. Некоторые вообще думают слишком много глупостей. Некоторые даже думают, что изнасиловать проститутку — это вообще не изнасиловать. Разница только в том, потратишь ты или сэкономишь сорок баксов.
— А ты ведь знаешь в чем разница, да?
Она не отвечает. Вместо этого просто смотрит на меня, а пальцами выуживает из сумочки сигареты, да так быстро, что вот, в ее пальцах ничего нет, а в следующее мгновение пачка уже в руках.
— Не возражаешь?
Пожимаю плечами. Думаю о прокуренном воздухе, который после нас останется.
— Валяй.
Замечаю, что руки у нее слегка дрожат.
— Он сказал, что если меня будут о нем расспрашивать какие-нибудь копы, чтобы я молчала. Сказал, что если проболтаюсь — он меня убьет.
Я вообще не понимаю, почему он ее не убил. Это лучший способ заставить кого-нибудь молчать. Может, до этой точки в своей жизни он еще не дошел.
— Так почему ты мне рассказываешь? — спрашиваю я.
— У меня есть счета, по которым надо платить.
Конечно, а еще потому, что деньги всегда победят страх, верность, правду и всю остальную ерунду, которая время от времени случается в жизни проститутки. Она вытаскивает сигарету из пачки, прикусывает конец и вытаскивает зажигалку. Молчит, просто позволяя сигарете заполнить эту паузу. Пускает три дымных колечка с сухих губ.
— У тебя тут где-нибудь пепельница имеется?
— Прямо у тебя под ногами.
Она скидывает пепел на ковер. Горничная уберет.
— Я все думаю, что когда-нибудь я перестану этим заниматься, — говорит она, глядя на сигарету, но готов поспорить, думает она о сексе.
— Это тебя убьет, — говорю я.
— Сегодня убить может все, что угодно.
О, как она права.
— Так ты думаешь, он был копом? — спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
— Вел себя как коп.
— Как он себя вел?
— Ну, знаешь. Настороженно. Все оглядывался, проверял, не следит ли кто. Негибкий. И точно знал, что делает. Решительный такой.
— И из этого ты сделала вывод, что он коп?
— Я это чувствую. Когда он подкатил, я сначала не захотела с ним ехать. Думала, он меня арестует. Иногда ты просто точно знаешь, что на тебя смотрит и разговаривает с тобой полицейский.
— А ты спросила его, полицейский ли он?
— Да зачем? Он бы все равно соврал. Только когда он объяснил мне, чего хочет, я поняла, что он серьезно, что это не облава.
— Он заплатил тебе до или после?
— До. Протянул мне два косаря еще до того, как я в машину села. Никакой коп под прикрытием так бы не сделал.
Тут она права. В полиции таких денег не водится.
— Что он еще тебе сказал?
— Сначала ничего. Мы сразу поехали в «Эверблю». Мне было немного страшно. Он мне сказал, чего хочет, но пока мы ехали, я начала беспокоиться, не захочет ли он что-нибудь сверх того. Мы же ехали в мотель, рядом не оказалось бы никого, кого я знала и кто смог бы помочь, если что.
— И тем не менее ты с ним поехала.
— Конечно, поехала. Я подумала, что в мотеле все равно безопаснее, чем в кустах, и еще подумала, что так лучше, чем сказать ему, что я передумала. Не все это любят.
— А куда вы обычно ездите, если не в мотель?
— Да недалеко от того места, где ты меня подобрал. Обычно я их удовлетворяю в ближайшем переулке.
Если судить по тому, что она мне пару минут назад рассказала о предпочтениях Кэлхауна, ближайшего переулка им было бы явно недостаточно. Я вообще удивляюсь, как им подошла комната в мотеле, учитывая тот шум, который они должны были производить. С другой стороны, никто бы на этот шум жаловаться не стал, потому что в ближайших двадцати комнатах люди занимались тем же самым. Быть может, Кэлхаун даже снял две прилегающие комнаты, чтобы убедиться, что не слишком много людей слышат, как он проводит время.
Я вытаскиваю из кармана куртки фотографию.
— Ты уверена, что это тот же человек, что и на фотографии? — говорю я, не показывая ей изображения.
— Абсолютно.
— Как он выглядел? — спрашиваю я. Держу фотографию лицевой стороной к себе. Просто пытаюсь проверить ее память, хоть она и видела изображение полчаса назад.
— Так и выглядел, — говорит она, кивая на фотографию.
— Опиши его.
— В смысле?
— Опиши его. Скажи, как он выглядел.
— Ну, на нем была белая футболка. Светло-коричневая спортивная куртка. Черные брюки.
— Да не то, как он был одет, сука…
— Эй.
— Опиши, как он выглядел.
— Не называй меня сукой.
— Да ответь ты на гребаный вопрос.
— Да пошел ты.
Откуда это вдруг? С чего такая агрессия?
Открываю портфель. Вынимаю нож.
— Эй, что ты делаешь?
— Слушай очень внимательно, сука, потому что у меня нет времени тут с тобой дурачиться. Если ты мне не расскажешь того, что я хочу знать, я начну отрезать от тебя маленькие кусочки. К концу этой ночи никто и цента не заплатит, чтобы тебя трахнуть. И единственным способом подцепить клиента для тебя будет — это надеть бумажный пакет на голову.
Изучаю ее лицо, ожидая реакцию. Вообще-то она должна была выглядеть удивленной, верно? Может, потрясенной. Может, испуганной. Вместо этого она начинает зевать. Закончив, снова засовывает сигарету в рот и делает еще одну глубокую затяжку, как будто ей вообще все равно. Бекки явно угрожали раньше.
— Думаешь, ты меня этим напугаешь?
Да. Да, я думаю, что напугаю ее. Так ей и говорю.
— И тебе это нравится? — спрашивает она.
— В смысле?
— Пугать людей?
— Это моя работа.
— А.
Держу нож так, чтобы лезвие было направлено на нее. Впервые начинаю сомневаться, дойдет ли дело до того, чтобы им воспользоваться. В ней есть что-то, что начинает мне нравиться. Нет, не то чтобы я смягчился, и уж предложения я ей точно делать не буду, но я начинаю раздумывать, есть ли необходимость ее кромсать.
Я не совсем уверен в том, что делать дальше, а ей, судя по всему, только этого и надо.
