— Маргарет Девере была одна из прелестнейших девушек, каких
я видывал в жизни. Я никогда не мог понять, что ее толкнуло на такой странный
брак. Ведь она могла выйти за кого бы ни пожелала. Сам Карлингтон был от нее
без ума. Но вся беда в том, что она обладала романтическим воображением. В их
роду все женщины были романтичны. Мужчины немногого стоили, но женщины,
ей-богу, были замечательные… Карлингтон на коленях стоял перед Маргарет — он
сам мне это говорил. А ведь в Лондоне в те времена все девушки были влюблены в
него. Но Маргарет только смеялась над ним… Да, кстати о дурацких браках, — что
это за вздор молол твой отец насчет Дартмура, — будто он хочет жениться на
американке? Неужели англичанки для него недостаточно хороши?
— Видите ли, дядя Джордж, жениться на американках теперь
очень модно.
— Ну а я — за англичанок и готов спорить с целым светом! —
Лорд Фермор стукнул кулаком по столу.
— Ставка нынче только на американок.
— Я слышал, что их ненадолго хватает, — буркнул дядя Джордж.
— Их утомляют долгие заезды, но в скачках с препятствиями
они великолепны. На лету берут барьеры. Думаю, что Дартмуру несдобровать.
— А кто ее родители? — ворчливо осведомился лорд Фермор. —
Они у нее вообще имеются? Лорд Генри покачал головой.
— Американские девицы так же ловко скрывают своих родителей,
как английские дамы — свое прошлое, — сказал он, вставая.
— Должно быть, папаша ее — экспортер свинины?
— Ради Дартмура, дядя Джордж, я желал бы, чтобы это было
так. Говорят, в Америке это самое прибыльное дело. Выгоднее его только
политика.
— А его американка, по крайней мере, хорошенькая?
— Как большинство американок, она изображает из себя
красавицу. В этом — секрет их успеха.
— И отчего они не сидят у себя в Америке? Ведь нас всегда
уверяют, что там для женщин — рай.
— Так оно и есть. Потому-то они, подобно праматери Еве, и
стремятся выбраться оттуда, — пояснил лорд Генри. — Ну, до свиданья, дядя
Джордж. Я должен идти, иначе опоздаю к завтраку. Спасибо за сведения о Дориане.
Я люблю знать все о своих новых знакомых и ничего — о старых.
— А где ты сегодня завтракаешь, Гарри?
— У тетушки Агаты. Я напросился сам и пригласил мистера
Грея. Он — ее новый протеже.
— Гм!.. Так вот что, Гарри: передай своей тетушке Агате,
чтобы она перестала меня атаковать воззваниями о пожертвованиях. Надоели они
мне до смерти. Эта добрая женщина вообразила, что у меня другого дела нет, как
только выписывать чеки на ее дурацкие благотворительные затеи.
— Хорошо, дядя Джордж, передам. Но ведь это бесполезно.
Филантропы, увлекаясь благотворительностью, теряют всякое человеколюбие. Это их
отличительная черта.
Старый джентльмен одобрительно хмыкнул и позвонил лакею,
чтобы тот проводил гостя.
Лорд Генри прошел пассажем на Берлингтон-стрит и направился
к Берклей-сквер. Он вспоминал то, что услышал от дяди о родных Дориана Грея.
Даже рассказанная в общих чертах, история эта взволновала его своей
необычайностью, своей почти современной романтичностью. Прекрасная девушка,
пожертвовавшая всем ради страстной любви. Несколько недель безмерного счастья,
разбитого гнусным преступлением. Потом — месяцы новых страданий, рожденный в
муках ребенок. Мать унесена смертью, удел сына — сиротство и тирания
бессердечного старика. Да, это интересный фон, он выгодно оттеняет облик юноши,
придает ему еще больше очарования. За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь
трагедия. Чтобы зацвел самый скромный цветочек, миры должны претерпеть родовые
муки.
…Как обворожителен был Дориан вчера вечером, когда они
обедали вдвоем в клубе! В его ошеломленном взоре и приоткрытых губах читались
тревога и робкая радость, а в тени красных абажуров лицо казалось еще розовее и
еще ярче выступала его дивная расцветающая красота. Говорить с этим мальчиком
было все равно что играть на редкостной скрипке. Он отзывался на каждое
прикосновение, на малейшую дрожь смычка…
А как это увлекательно — проверять силу своего влияния на
другого человека! Ничто не может с этим сравниться. Перелить свою душу в
другого, дать ей побыть в нем; слышать отзвуки собственных мыслей, усиленные
музыкой юности и страсти; передавать другому свой темперамент, как тончайший
флюид или своеобразный аромат, — это истинное наслаждение, самая большая
радость, быть может, какая дана человеку в наш ограниченный и пошлый век с его
грубочувственными утехами и грубопримитивными стремлениями.
…К тому же этот мальчик, с которым он по столь счастливой
случайности встретился в мастерской Бэзила, — замечательный тип… или, во всяком
случае, из него можно сделать нечто замечательное. У него есть все — обаяние,
белоснежная чистота юности и красота, та красота, какую запечатлели в мраморе
древние греки. Из него можно вылепить что угодно, сделать его титаном — или
игрушкой. Как жаль, что такой красоте суждено увянуть!..
А Бэзил? Как психологически интересно то, что он говорил!
Новая манера в живописи, новое восприятие действительности, неожиданно
возникшее благодаря одному лишь присутствию человека, который об этом и не
подозревает… Душа природы, обитавшая в дремучих лесах, бродившая в чистом поле,
дотоле незримая и безгласная, вдруг, как Дриада, явилась художнику без всякого
страха, ибо его душе, давно ее искавшей, дана та вдохновенная прозорливость,
которой только и открываются дивные тайны; и простые формы, образы вещей обрели
высокое совершенство и некий символический смысл, словно являя художнику иную,
более совершенную форму, которая из смутной грезы превратилась в реальность.
Как это все необычайно!
Нечто подобное бывало и в прошлые века. Платон, для которого
мышление было искусством, первый задумался над этим чудом. А Буонарроти? Разве
не выразил он его в своем цикле сонетов, высеченных в цветном мраморе? Но в наш
век это удивительно…
И лорд Генри решил, что ему следует стать для Дориана Грея
тем, чем Дориан, сам того не зная, стал для художника, создавшего его
великолепный портрет. Он попытается покорить Дориана, — собственно, он уже
наполовину этого достиг, — и душа чудесного юноши будет принадлежать ему. Как
щедро одарила судьба это дитя Любви и Смерти!
Лорд Генри вдруг остановился и окинул взглядом соседние
дома. Увидев, что он уже миновал дом своей тетушки и отошел от него довольно
далеко, он, посмеиваясь над собой, повернул обратно. Когда он вошел в
темноватую прихожую, дворецкий доложил ему, что все уже в столовой. Лорд Генри
отдал одному из лакеев шляпу и трость и прошел туда.
— Ты, как всегда, опаздываешь, Гарри! — воскликнула его
тетушка, укоризненно качая головой.
