— В кого же это вы влюблены? — спросил лорд Генри после
некоторого молчания.
— В одну актрису, — краснея, ответил Дориан Грей. Лорд Генри
пожал плечами.
— Довольно банальное начало.
— Вы не сказали бы этого, если бы видели ее, Гарри.
— Кто же она?
— Ее зовут Сибила Вэйн.
— Никогда не слыхал о такой актрисе.
— И никто еще не слыхал. Но когда-нибудь о ней узнают все.
Она гениальна.
— Мой мальчик, женщины не бывают гениями. Они — декоративный
пол. Им нечего сказать миру, но они говорят — и говорят премило. Женщина — это
воплощение торжествующей над духом материи, мужчина же олицетворяет собой
торжество мысли над моралью.
— Помилуйте, Гарри!..
— Дорогой мой Дориан, верьте, это святая правда. Я изучаю
женщин, как же мне не знать! И, надо сказать, не такой уж это трудный для
изучения предмет. Я пришел к выводу, что в основном женщины делятся на две
категории: ненакрашенные и накрашенные. Первые нам очень полезны. Если хотите
приобрести репутацию почтенного человека, вам стоит только пригласить такую
женщину поужинать с вами. Женщины второй категории очаровательны. Но они
совершают одну ошибку: красятся лишь для того, чтобы казаться моложе. Наши
бабушки красились, чтобы прослыть остроумными и блестящими собеседницами: в те
времена «rouge»
[7] и «esprit»
[8] считались неразлучными. Нынче все не так. Если
женщина добилась того, что выглядит на десять лет моложе своей дочери, она этим
вполне удовлетворяется. А остроумной беседы от них не жди. Во всем Лондоне есть
только пять женщин, с которыми стоит поговорить, да и то двум из этих пяти не
место в приличном обществе… Ну, все-таки расскажите мне про своего гения. Давно
вы с ней знакомы?
— Ах, Гарри, ваши рассуждения приводят меня в ужас.
— Пустяки. Так когда же вы с ней познакомились?
— Недели три назад.
— И где?
— Сейчас расскажу. Но не вздумайте меня расхолаживать,
Гарри! В сущности, не встреться я с вами, ничего не случилось бы: ведь это вы
разбудили во мне страстное желание узнать все о жизни. После нашей встречи у
Бэзила я не знал покоя, во мне трепетала каждая жилка. Шатаясь по Парку или
Пикадилли, я с жадным любопытством всматривался в каждого встречного и пытался
угадать, какую жизнь он ведет. К некоторым меня тянуло. Другие внушали мне
страх. Словно какая-то сладкая отрава была разлита в воздухе. Меня мучила жажда
новых впечатлений… И вот раз вечером, часов в семь, я пошел бродить по Лондону
в поисках этого нового. Я чувствовал, что в нашем сером огромном городе с
мириадами жителей, мерзкими грешниками и пленительными пороками — так вы
описывали мне его — припасено кое-что и для меня. Я рисовал себе тысячу вещей…
Даже ожидающие меня опасности я предвкушал с восторгом. Я вспоминал ваши слова,
сказанные в тот чудесный вечер, когда мы в первый раз обедали вместе:
«Подлинный секрет счастья в искании красоты». Сам не зная, чего жду, я вышел из
дому и зашагал по направлению к Ист-Энду. Скоро я заблудился в лабиринте
грязных улиц и унылых бульваров без зелени. Около половины девятого я проходил
мимо какого-то жалкого театрика с большими газовыми рожками и кричащими афишами
у входа. Препротивный еврей в уморительной жилетке, какой я в жизни не видывал,
стоял у входа и курил дрянную сигару. Волосы у него были сальные, завитые, а на
грязной манишке сверкал громадный бриллиант. «Не угодно ли ложу, милорд?» —
предложил он, увидев меня, и с подчеркнутой любезностью снял шляпу. Этот урод
показался мне занятным. Вы, конечно, посмеетесь надо мной — но представьте,
Гарри, я вошел и заплатил целую гинею за ложу у сцены. До сих пор не понимаю,
как это вышло. А ведь не сделай я этого, — ах, дорогой мой Гарри, не сделай я
этого, я пропустил бы прекраснейший роман моей жизни!.. Вы смеетесь? Честное
слово, это возмутительно!
— Я не смеюсь, Дориан. Во всяком случае, смеюсь не над вами.
Но не надо говорить, что это прекраснейший роман вашей жизни. Скажите лучше:
«первый». В вас всегда будут влюбляться, и вы всегда будете влюблены в любовь.
Grande passion
[9] — привилегия людей, которые проводят жизнь в праздности. Это
единственное, на что способны нетрудящиеся классы. Не бойтесь, у вас впереди
много чудесных переживаний. Это только начало.
— Так вы меня считаете настолько поверхностным человеком? —
воскликнул Дориан Грей.
— Наоборот, глубоко чувствующим.
— Как так?
— Мой мальчик, поверхностными людьми я считаю как раз тех,
кто любит только раз в жизни. Их так называемая верность, постоянство — лишь
летаргия привычки или отсутствие воображения. Верность в любви, как и
последовательность и неизменность мыслей, — это попросту доказательство
бессилия… Верность! Когда-нибудь я займусь анализом этого чувства. В нем —
жадность собственника. Многое мы охотно бросили бы, если бы не боязнь, что
кто-нибудь другой это подберет… Но не буду больше перебивать вас. Рассказывайте
дальше.
— Так вот — я очутился в скверной, тесной ложе у сцены, и
перед глазами у меня был аляповато размалеванный занавес. Я стал осматривать
зал. Он был отделан с мишурной роскошью, везде — купидоны и рога изобилия, как
на дешевом свадебном торте. Галерея и задние ряды были переполнены, а первые
ряды обтрепанных кресел пустовали, да и на тех местах, что здесь, кажется,
называют балконом, не видно было ни души. Между рядами ходили продавцы
имбирного пива и апельсинов, и все зрители ожесточенно щелкали орехи.
— Точь-в-точь как в славные дни расцвета британской драмы!
— Да, наверное. Обстановка эта действовала угнетающе. И я
уже подумывал, как бы мне выбраться оттуда, но тут взгляд мой упал на афишу.
Как вы думаете, Гарри, что за пьеса шла в тот вечер?
— Ну что-нибудь вроде «Идиот» или «Немой невиновен». Деды
наши любили такие пьесы. Чем дольше я живу на свете, Дориан, тем яснее вижу:
то, чем удовлетворялись наши деды, для нас уже не годится. В искусстве, как и в
политике, les grand-peres ont toujours tort.
[10]
