— Эта пьеса, Гарри, и для нас достаточно хороша: это был
Шекспир, «Ромео и Джульетта». Признаться, сначала мне стало обидно за Шекспира,
которого играют в такой дыре. Но в то же время это меня немного заинтересовало.
Во всяком случае, я решил посмотреть первое действие. Заиграл ужасающий
оркестр, которым управлял молодой еврей, сидевший за разбитым пианино. От этой
музыки я чуть не сбежал из зала, но наконец занавес поднялся, и представление
началось. Ромео играл тучный пожилой мужчина с наведенными жженой пробкой
бровями и хриплым трагическим голосом. Фигурой он напоминал пивной бочонок.
Меркуцио был немногим лучше. Эту роль исполнял комик, который привык играть в
фарсах. Он вставлял в текст отсебятину и был в самых дружеских отношениях с
галеркой. Оба эти актера были так же нелепы, как и декорации, и все вместе
напоминало ярмарочный балаган. Но Джульетта!.. Гарри, представьте себе девушку
лет семнадцати, с нежным, как цветок, личиком, с головкой гречанки, обвитой
темными косами. Глаза — синие озера страсти, губы — лепестки роз. Первый раз в
жизни я видел такую дивную красоту! Вы сказали как-то, что никакой пафос вас не
трогает, но красота, одна лишь красота способна вызвать у вас слезы. Так вот,
Гарри, я с трудом мог разглядеть эту девушку, потому что слезы туманили мне
глаза. А голос! Никогда я не слышал такого голоса! Вначале он был очень тих, но
каждая его глубокая, ласкающая нота как будто отдельно вливалась в уши. Потом
он стал громче и звучал, как флейта или далекий гобой. Во время сцены в саду в
нем зазвенел тот трепетный восторг, что звучит перед зарей в песне соловья.
Бывали мгновения, когда слышалось в нем исступленное пение скрипок. Вы знаете,
как может волновать чей-нибудь голос. Ваш голос и голос Сибилы Вэйн мне не
забыть никогда! Стоит мне закрыть глаза — и я слышу ваши голоса. Каждый из них
говорит мне другое, и я не знаю, которого слушаться… Как мог я не полюбить ее?
Гарри, я ее люблю. Она для меня все. Каждый вечер я вижу ее на сцене. Сегодня
она — Розалинда, завтра — Имоджена. Я видел ее в Италии умирающей во мраке
склепа, видел, как она в поцелуе выпила яд с губ возлюбленного. Я следил за
ней, когда она бродила по Арденнским лесам, переодетая юношей, прелестная в
этом костюме — коротком камзоле, плотно обтягивающих ноги штанах, изящной шапочке.
Безумная, приходила она к преступному королю и давала ему руту и горькие травы.
Она была невинной Дездемоной, и черные руки ревности сжимали ее тонкую, как
тростник, шейку. Я видел ее во все века и во всяких костюмах. Обыкновенные
женщины не волнуют нашего воображения. Они не выходят за рамки своего времени.
Они не способны преображаться как по волшебству. Их души нам так же знакомы,
как их шляпки. В них нет тайны. По утрам они катаются верхом в Парке, днем
болтают со знакомыми за чайным столом. У них стереотипная улыбка и хорошие
манеры. Они для нас — открытая книга. Но актриса!.. Актриса — совсем другое
дело. И отчего вы мне не сказали, Гарри, что любить стоит только актрису?
— Оттого, что я любил очень многих актрис, Дориан.
— О, знаю я каких: этих ужасных женщин с крашеными волосами
и размалеванными лицами.
— Не презирайте крашеные волосы и размалеванные лица,
Дориан! В них порой находишь какую-то удивительную прелесть.
— Право, я жалею, что рассказал вам о Сибиле Вэйн!
— Вы не могли не рассказать мне, Дориан. Вы всю жизнь будете
мне поверять все.
— Да, Гарри, пожалуй, вы правы. Я ничего не могу от вас
скрыть. Вы имеете надо мной какую-то непонятную власть. Даже если бы я
когда-нибудь совершил преступление, я пришел бы и признался вам. Вы поняли бы
меня.
— Такие, как вы, Дориан, — своенравные солнечные лучи,
озаряющие жизнь, — не совершают преступлений. А за лестное мнение обо мне
спасибо! Ну, теперь скажите… Передайте мне спички, пожалуйста! Благодарю…
Скажите, как далеко зашли ваши отношения с Сибилой Вэйн?
Дориан вскочил, весь вспыхнув, глаза его засверкали.
— Гарри! Сибила Вэйн для меня святыня!
— Только святыни и стоит касаться, Дориан, — сказал лорд
Генри с ноткой пафоса в голосе, — И чего вы рассердились? Ведь рано или поздно,
я полагаю, она будет вашей. Влюбленность начинается с того, что человек
обманывает себя, а кончается тем, что он обманывает другого. Это и принято
называть романом. Надеюсь, вы уже, по крайней мере, познакомились с нею?
— Ну, разумеется. В первый же вечер тот противный старый
еврей после спектакля пришел в ложу и предложил провести меня за кулисы и
познакомить с Джульеттой. Я вскипел и сказал ему, что Джульетта умерла
несколько сот лет тому назад и прах ее покоится в мраморном склепе в Вероне. Он
слушал меня с величайшим удивлением, — наверное, подумал, что я выпил слишком
много шампанского…
— Вполне возможно.
— Затем он спросил, не пишу ли я в газетах. Я ответил, что
даже не читаю их. Он, видимо, был сильно разочарован и сообщил мне, что все
театральные критики в заговоре против него и все они продажны.
— Пожалуй, в этом он совершенно прав. Впрочем, судя по их
виду, большинство критиков продаются за недорогую цену.
— Ну, и он, по-видимому, находит, что ему они не по карману,
— сказал Дориан со смехом, — Пока мы так беседовали, в театре стали уже гасить
огни, и мне пора было уходить. Еврей настойчиво предлагал мне еще какие-то
сигары, усиленно их расхваливая, но я и от них отказался. В следующий вечер я,
конечно, опять пришел в театр. Увидев меня, еврей отвесил низкий поклон и
объявил, что я щедрый покровитель искусства. Пренеприятный субъект — однако,
надо вам сказать, он страстный поклонник Шекспира. Он с гордостью сказал мне,
что пять раз прогорал только из-за своей любви к «барду» (так он упорно
величает Шекспира). Он, кажется, считает это своей великой заслугой.
— Это и в самом деле заслуга, дорогой мой, великая заслуга!
Большинство людей становятся банкротами из-за чрезмерного пристрастия не к
Шекспиру, а к прозе жизни. И разориться из-за любви к поэзии — это честь… Ну,
так когда же вы впервые заговорили с мисс Сибилой Вэйн?
— В третий вечер. Она тогда играла Розалинду. Я наконец
сдался и пошел к ней за кулисы. До того я бросил ей цветы, и она на меня
взглянула… По крайней мере, так мне показалось… А старый еврей все приставал ко
мне — он, видимо, решил во что бы то ни стало свести меня к Сибиле. И я пошел…
Не правда ли, это странно, что мне так не хотелось с ней знакомиться?
— Нет, ничуть не странно.
— А почему же, Гарри?
— Объясню как-нибудь потом. Сейчас я хочу дослушать ваш
рассказ об этой девушке.
