— О Сибиле? Она так застенчива и мила. В ней много детского.
Когда я стал восторгаться ее игрой, она с очаровательным изумлением широко
открыла глаза — она совершенно не сознает, какой у нее талант! Оба мы в тот
вечер были, кажется, порядком смущены. Еврей торчал в дверях пыльного фойе и,
ухмыляясь, красноречиво разглагольствовал, а мы стояли и молча смотрели друг на
друга, как дети! Старик упорно величал меня «милордом», и я поторопился уверить
Сибилу, что я вовсе не лорд. Она сказала простодушно: «Вы скорее похожи на принца.
Я буду называть вас «Прекрасный Принц».
— Клянусь честью, мисс Сибила умеет говорить комплименты!
— Нет, Гарри, вы не понимаете: для нее я — все равно что
герой какой-то пьесы. Она совсем не знает жизни. Живет с матерью, замученной,
увядшей женщиной, которая в первый вечер играла леди Капулетти в каком-то
красном капоте. Заметно, что эта женщина знавала лучшие дни.
— Встречал я таких… Они на меня всегда наводят тоску, —
вставил лорд Генри, разглядывая свои перстни.
— Еврей хотел рассказать мне ее историю, но я не стал
слушать, сказал, что меня это не интересует.
— И правильно сделали. В чужих драмах есть что-то безмерно
жалкое.
— Меня интересует только сама Сибила. Какое мне дело до ее
семьи и происхождения? В ней все — совершенство, все божественно — от головы до
маленьких ножек. Я каждый вечер хожу смотреть ее на сцене, и с каждым вечером
она кажется мне все чудеснее.
— Так вот почему вы больше не обедаете со мной по вечерам! Я
так и думал, что у вас какой-нибудь роман. Однако это не совсем то, чего я
ожидал.
— Гарри, дорогой, ведь мы каждый день — либо завтракаем, —
либо ужинаем вместе! И, кроме того, я несколько раз ездил с вами в оперу, —
удивленно возразил Дориан.
— Да, но вы всегда бессовестно опаздываете.
— Что поделаешь! Я должен видеть Сибилу каждый вечер, хотя
бы в одном акте. Я уже не могу жить без нее. И когда я подумаю о чудесной душе,
заключенной в этом хрупком теле, словно выточенном из слоновой кости, меня
охватывает благоговейный трепет.
— А сегодня, Дориан, вы не могли бы пообедать со мной?
Дориан покачал головой.
— Сегодня она — Имоджена. Завтра вечером будет Джульеттой.
— А когда же она бывает Сибилой Вэйн?
— Никогда.
— Ну, тогда вас можно поздравить!
— Ах, Гарри, как вы несносны! Поймите, в ней живут все
великие героини мира! Она более чем одно существо. Смеетесь? А я вам говорю:
она — гений. Я люблю ее: я сделаю все, чтобы и она полюбила меня. Вот вы
постигли все тайны жизни — так научите меня, как приворожить Сибилу Вэйн! Я
хочу быть счастливым соперником Ромео, заставить его ревновать. Хочу, чтобы все
жившие когда-то на земле влюбленные услышали в своих могилах наш смех и
опечалились, чтобы дыхание нашей страсти потревожило их прах, пробудило его и заставило
страдать. Боже мой, Гарри, если бы вы знали, как я ее обожаю!
Так говорил Дориан, в волнении шагая из угла в угол. На
щеках его пылал лихорадочный румянец. Он был сильно возбужден.
Лорд Генри наблюдал за ним с тайным удовольствием. Как
непохож был Дориан теперь на того застенчивого и робкого мальчика, которого он
встретил в мастерской Бэзила Холлуорда! Все его существо раскрылось, как
цветок, расцвело пламенно-алым цветом. Душа вышла из своего тайного убежища, и
Желание поспешило ей навстречу.
— Что же вы думаете делать? — спросил наконец лорд Генри.
— Я хочу, чтобы вы и Бэзил как-нибудь поехали со мной в
театр и увидели ее на сцене. Ничуть не сомневаюсь, что и вы оцените ее талант.
Потом надо будет вырвать ее из рук этого еврея. Она связана контрактом на три
года, — впрочем, теперь осталось уже только два года и восемь месяцев. Конечно,
я заплачу ему. Когда все будет улажено, я сниму какой-нибудь театр в Вест-Энде
и покажу ее людям во всем блеске. Она сведет с ума весь свет, точно так же как
свела меня.
— Ну, это вряд ли, милый мой!
— Вот увидите! В ней чувствуется не только замечательное
артистическое чутье, но и яркая индивидуальность! И ведь вы не раз твердили
мне, что в наш век миром правят личности, а не идеи.
— Хорошо, когда же мы отправимся в театр?
— Сейчас соображу… Сегодня вторник. Давайте завтра! Завтра
она играет Джульетту.
— Отлично. Встретимся в восемь в «Бристоле». Я привезу
Бэзила.
— Только не в восемь, Гарри, а в половине седьмого. Мы
должны попасть в театр до поднятия занавеса. Я хочу, чтобы вы ее увидели в той
сцене, когда она в первый раз встречается с Ромео.
— В половине седьмого! В такую рань! Да это все равно что
унизиться до чтения английского романа. Нет, давайте в семь. Ни один порядочный
человек не обедает раньше семи. Может, вы перед этим съездите к Бэзилу? Или
просто написать ему?
— Милый Бэзил! Вот уже целую неделю я не показывался ему на
глаза. Это просто бессовестно — ведь он прислал мне мой портрет в великолепной
раме, заказанной по его рисунку… Правда, я немножко завидую этому портрету,
который на целый месяц моложе меня, но, признаюсь, я от него в восторге.
Пожалуй, лучше будет, если вы напишете Бэзилу. Я не хотел бы с ним встретиться
с глазу на глаз — все, что он говорит, нагоняет на меня скуку. Он постоянно
дает мне добрые советы.
Лорд Генри улыбнулся.
— Некоторые люди очень охотно отдают то, что им самим крайне
необходимо. Вот что я называю верхом великодушия!
— Бэзил — добрейшая душа, но, по-моему, он немного филистер.
Я это понял, когда узнал вас, Гарри.
— Видите ли, мой друг, Бэзил все, что в нем есть лучшего,
вкладывает в свою работу. Таким образом, для жизни ему остаются только
предрассудки, моральные правила и здравый смысл. Из всех художников, которых я
знавал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые живут своим
творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт — подлинно
великий — всегда оказывается самым прозаическим человеком. А второстепенные —
обворожительны. Чем слабее их стихи, тем эффектнее наружность и манеры. Если
человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он
совершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен
внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге поэзию, которую не
имеют смелости внести в жизнь.
