— Очень рад, что застал вас, Дориан, — сказал он серьезным
тоном. — Я заходил вчера вечером, но мне сказали, что вы в опере. Разумеется, я
не поверил и жалел, что не знаю, где вы находитесь. Я весь вечер ужасно
тревожился и, признаться, даже боялся, как бы за одним несчастьем не
последовало второе. Вам надо было вызвать меня телеграммой, как только вы
узнали… Я прочел об этом случайно в вечернем выпуске «Глоба», который попался
мне под руку в клубе… Тотчас поспешил к вам, да, к моему великому огорчению, не
застал вас дома. И сказать вам не могу, до чего меня потрясло это несчастье!
Понимаю, как вам тяжело… А где же вы вчера были? Вероятно, ездили к ее матери?
В первую минуту я хотел поехать туда вслед за вами — адрес я узнал из газеты.
Это, помнится, где-то на Юстон-Род? Но я побоялся, что буду там лишний, — чем
можно облегчить такое горе? Несчастная мать! Воображаю, в каком она состоянии!
Ведь это ее единственная дочь? Что она говорила?
— Мой милый Бэзил, откуда мне знать? — процедил Дориан Грей
с недовольным и скучающим видом, потягивая желтоватое вино из красивого,
усеянного золотыми бусинками венецианского бокала. — Я был в опере. Напрасно и
вы туда не приехали. Я познакомился вчера с сестрой Гарри, леди Гвендолен, мы
сидели у нее в ложе. Обворожительная женщина! И Патти пела божественно. Не
будем говорить о неприятном. О чем не говоришь, того как будто и не было. Вот и
Гарри всегда твердит, что только слова придают реальность явлениям. Ну а что
касается матери Сибилы… Она не одна, у нее есть еще сын, и, кажется, славный
малый. Но он не актер. Он моряк или что-то в этом роде. Ну, расскажите-ка лучше
о себе. Что вы сейчас пишете?
— Вы… были… в опере? — с расстановкой переспросил Бэзил, и в
его изменившемся голосе слышалось глубокое огорчение. — Вы поехали в оперу в то
время, как Сибила Вэйн лежала мертвая в какой-то грязной каморке? Вы можете
говорить о красоте других женщин и о божественном пении Патти, когда девушка,
которую вы любили, еще даже не обрела покой в могиле? Эх, Дориан, вы бы хоть
подумали о тех ужасах, через которые еще предстоит пройти ее бедному маленькому
телу!
— Перестаньте, Бэзил! Я не хочу ничего слушать! — крикнул
Дориан и вскочил. — Не говорите больше об этом. Что было, то было. Что прошло,
то уже прошлое.
— Вчерашний день для вас уже прошлое?
— При чем тут время? Только людям ограниченным нужны годы,
чтобы отделаться от какого-нибудь чувства или впечатления. А человек, умеющий
собой владеть, способен покончить с печалью так же легко, как найти новую
радость. Я не желаю быть рабом своих переживаний. Я хочу ими насладиться,
извлечь из них все, что можно. Хочу властвовать над своими чувствами.
— Дориан, это ужасно! Что-то сделало вас совершенно другим
человеком. На вид вы все тот же славный мальчик, что каждый день приходил ко
мне в мастерскую позировать. Но тогда вы были простодушны, непосредственны и
добры, вы были самый неиспорченный юноша на свете. А сейчас… Не понимаю, что на
вас нашло! Вы рассуждаете, как человек без сердца, не знающий жалости. Все это
— влияние Гарри. Теперь мне ясно…
Дориан покраснел и, отойдя к окну, с минуту смотрел на
зыбкое море зелени в облитом солнцем саду.
— Я обязан Гарри многим, — сказал он наконец. — Больше, чем
вам, Бэзил. Вы только разбудили во мне тщеславие.
— Что же, я за это уже наказан, Дориан… или буду
когда-нибудь наказан.
— Не понимаю я ваших слов, Бэзил, — воскликнул Дориан,
обернувшись. — И не знаю, чего вы от меня хотите. Ну, скажите, что вам нужно?
— Мне нужен тот Дориан Грей, которого я писал, — с грустью
ответил художник.
— Бэзил, — Дориан подошел и положил ему руку на плечо, — вы
пришли слишком поздно. Вчера, когда я узнал, что Сибила покончила с собой…
— Покончила с собой! Господи помилуй! Неужели? — ахнул
Холлуорд, в ужасе глядя на Дориана.
— А вы думали, мой друг, что это просто несчастный случай?
Конечно, нет! Она лишила себя жизни.
Художник закрыл лицо руками.
— Это страшно! — прошептал он, вздрогнув.
— Нет, — возразил Дориан Грей. — Ничего в этом нет
страшного. Это — одна из великих романтических трагедий нашего времени.
Обыкновенные актеры, как правило, ведут жизнь самую банальную. Все они —
примерные мужья или примерные жены, — словом, скучные люди. Понимаете —
мещанская добродетель и все такое. Как непохожа на них была Сибила! Она
пережила величайшую трагедию. Она всегда оставалась героиней. В последний
вечер, тот вечер, когда вы видели ее на сцене, она играла плохо оттого, что
узнала любовь настоящую. А когда мечта оказалась несбыточной, она умерла, как
умерла некогда Джульетта. Она снова перешла из жизни в сферы искусства. Ее
окружает ореол мученичества. Да, в ее смерти — весь пафос напрасного
мученичества, вся его бесполезная красота… Однако не думайте, Бэзил, что я не
страдал. Вчера был такой момент… Если бы вы пришли около половины шестого… или
без четверти шесть, вы застали бы меня в слезах. Даже Гарри — он-то и принес
мне эту весть — не подозревает, что я пережил. Я страдал ужасно. А потом это
прошло. Не могу я то же чувство переживать снова. И никто не может, кроме очень
сентиментальных людей. Вы ужасно несправедливы ко мне, Бэзил. Вы пришли меня
утешать, это очень мило с вашей стороны. Но застали меня уже утешившимся — и
злитесь. Вот оно, людское сочувствие! Я вспоминаю анекдот, рассказанный Гарри,
про одного филантропа, который двадцать лет жизни потратил на борьбу с
какими-то злоупотреблениями или несправедливым законом — я забыл уже, с чем
именно. В конце концов он добился своего — и тут наступило жестокое
разочарование.
