Дориан вдруг умолк, и в глазах его блеснул огонек. Он
вспомнил, как лорд Генри сказал ему раз полушутя: «Если хотите провести
презанятные четверть часа, заставьте Бэзила объяснить вам, почему он не хочет
выставлять ваш портрет. Мне он это рассказал, и для меня это было настоящим
откровением». Ага, так, может быть, и у Бэзила есть своя тайна! Надо выведать
ее.
— Бэзил, — начал он, подойдя к Холлуорду очень близко и
глядя ему в глаза, — у каждого из нас есть свой секрет. Откройте мне ваш, и я
вам открою свой. Почему вы не хотели выставлять мой портрет?
Художник вздрогнул и невольно отступил.
— Дориан, если я вам это скажу, вы непременно посмеетесь
надо мной и, пожалуй, будете меньше любить меня. А с этим я не мог бы
примириться. Раз вы требуете, чтобы я не пытался больше увидеть ваш портрет,
пусть будет так. Ведь у меня остаетесь вы, — я смогу всегда видеть вас. Вы
хотите скрыть от всех лучшее, что я создал в жизни? Ну что ж, я согласен. Ваша
дружба мне дороже славы.
— Нет, вы все-таки ответьте на мой вопрос, Бэзил, —
настаивал Дориан Грей. — Мне кажется, я имею право знать.
Страх его прошел и сменился любопытством. Он твердо решил
узнать тайну Холлуорда.
— Сядемте, Дориан, — сказал тот, не умея скрыть своего
волнения. И прежде всего ответьте мне на один вопрос. Вы не приметили в
портрете ничего особенного? Ничего такого, что сперва, быть может, в глаза не
бросалось, но потом внезапно открылось вам?
— Ох, Бэзил! — вскрикнул Дориан, дрожащими руками сжимая
подлокотники кресла и в диком испуге глядя на художника.
— Вижу, что заметили. Не надо ничего говорить, Дориан,
сначала выслушайте меня. С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы
имели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были для
меня воплощением того идеала, который всю жизнь витает перед художником как
дивная мечта. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь, — и я уже
ревновал к нему. Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя
счастливым, только когда вы бывали со мной. И даже если вас не было рядом, вы
незримо присутствовали в моем воображении, когда я творил. Конечно, я никогда,
ни единым словом не обмолвился об этом — ведь вы ничего не поняли бы. Да я и
сам не очень-то понимал это. Я чувствовал только, что вижу перед собой
совершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, — пожалуй, слишком
чудесным, ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее — власть их над
душой или их утрата. Проходили недели, а я был все так же или еще больше
одержим вами. Наконец мне пришла в голову новая идея. Я уже ранее написал вас
Парисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника, со сверкающим
копьем в руках. В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели на носу корабля
императора Адриана и глядели на мутные волны зеленого Нила. Вы склонялись над
озером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей красоты в недвижном серебре
его тихих вод. Эти образы создавались интуитивно, как того требует наше
искусство, были идеальны, далеки от действительности. Но в один прекрасный
день, — роковой день, как мне кажется иногда, — я решил написать ваш портрет,
написать вас таким, какой вы есть, не в костюме прошлых веков, а в обычной
вашей одежде и в современной обстановке. И вот… Не знаю, что сыграло тут роль,
реалистическая манера письма или обаяние вашей индивидуальности, которая
предстала передо мной теперь непосредственно, ничем не замаскированная, — но,
когда я писал, мне казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти все больше
раскрывает мою тайну. И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как я
боготворю вас, Дориан. Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком много,
вложил в него слишком много себя. Вот тогда-то я и решил ни за что не
выставлять его. Вам было досадно — ведь вы не подозревали, какие у меня на то
серьезные причины. А Гарри, когда я заговорил с ним об этом, высмеял меня. Ну,
да это меня ничуть не задело. Когда портрет был окончен, я, глядя на него,
почувствовал, что я прав… А через несколько дней он был увезен из моей
мастерской, и, как только я освободился от его неодолимых чар, мне показалось,
что все это лишь моя фантазия, что в портрете люди увидят только вашу
удивительную красоту и мой талант художника, больше ничего. Даже и сейчас мне
кажется, что я заблуждался, что чувства художника не отражаются в его творении.
Искусство гораздо абстрактнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам лишь о
форме и красках — и больше ни о чем. Мне часто приходит в голову, что искусство
в гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его…
Поэтому, когда я получил предложение из Парижа, я решил, что
ваш портрет будет гвоздем моей выставки. Мог ли я думать, что вы станете
возражать? Ну а теперь я вижу, что вы правы, портрет выставлять не следует. Не
сердитесь на меня, Дориан. Перед вами нельзя не преклоняться — вы созданы для
этого. Я так и сказал тогда Гарри.
Дориан Грей с облегчением перевел дух. Щеки его снова
порозовели. Губы улыбались. Опасность миновала. Пока ему ничто не грозит! Он
невольно испытывал глубокую жалость к художнику, сделавшему ему такое странное
признание, и спрашивал себя, способен ли и он когда-нибудь оказаться всецело во
власти чужой души? К лорду Генри его влечет, как влечет человека все очень
опасное, — и только. Лорд Генри слишком умен и слишком большой циник, чтобы его
можно было любить. Встретит ли он, Дориан, человека, который станет его
кумиром? Суждено ли ему в жизни испытать и это тоже?
— Очень мне странно, Дориан, что вы сумели увидеть это в
портрете, — сказал Бэзил Холлуорд. — Вы и вправду это заметили?
— Кое-что я заметил. И оно меня сильно поразило.
— Ну а теперь вы мне дадите взглянуть на портрет?
Дориан покачал головой.
— Нет, нет, и не просите, Бэзил. Я не позволю вам даже
подойти близко.
— Так, может, потом когда-нибудь?
— Никогда.
— Что ж, может, вы и правы. Ну, прощайте, Дориан. Вы —
единственный человек, который по-настоящему имел влияние на мое творчество. И
всем, что я создал ценного, я обязан вам… если бы вы знали, чего мне стоило
сказать вам все то, что я сказал!
— Да что же вы мне сказали такого, дорогой Бэзил? Только то,
что вы мною слишком восхищались? Право, это даже не комплимент.
— А я и не собирался говорить вам комплименты. Это была
исповедь. И после нее я словно чего-то лишился. Пожалуй, никогда не следует
выражать свои чувства словами.
— Исповедь ваша, Бэзил, обманула мои ожидания.
— Как так? Чего же вы ожидали, Дориан? Разве вы заметили в
портрете еще что-то другое?
