— Передайте лорду Генри и подождите ответа, — сказал он
Виктору, вручая ему записку. — А рабочих приведите сюда.
Через две-три минуты в дверь снова постучали, появился
мистер Хаббард собственной персоной, знаменитый багетный мастер с
Саут-Одли-стрит, и с ним его помощник, довольно неотесанный парень. Мистер
Хаббард представлял собой румяного человечка с рыжими бакенбардами. Его
поклонение искусству значительно умерялось хроническим безденежьем большинства
его клиентов — художников. Он не имел обыкновения ходить на дом к заказчикам,
он ждал, чтобы они сами пришли к нему в мастерскую. Но для Дориана Грея он
всегда делал исключение. В Дориане было что-то такое, что всех располагало к
нему. Приятно было даже только смотреть на него.
— Чем могу служить, мистер Грей? — осведомился почтенный
багетчик, потирая пухлые веснушчатые руки. — Я полагал, что мне следует лично
явиться к вам. Я как раз приобрел чудесную раму, сэр. Она мне досталась на
распродаже. Старинная флорентийская — должно быть, из Фонтхилла. Замечательно
подойдет для картины с религиозным сюжетом, мистер Грей!
— Извините, что побеспокоил вас, мистер Хаббард. Я зайду,
конечно, взглянуть на раму, хотя сейчас не особенно увлекаюсь религиозной
живописью. Но сегодня мне требуется только перенести картину на верхний этаж.
Она довольно тяжелая, поэтому я и попросил вас прислать людей.
— Помилуйте, мистер Грей, какое же беспокойство? Я очень
рад, что могу вам быть полезен. Где картина, сэр?
— Вот она, — ответил Дориан, отодвигая в сторону экран. —
Можно ее перенести как есть, не снимая покрывала? Я боюсь, как бы ее не
исцарапали при переноске.
— Ничего тут нет трудного, сэр, — услужливо сказал багетчик
и с помощью своего подручного начал снимать портрет с длинных медных цепей, на
которых он висел. — А куда же прикажете ее перенести, мистер Грей?
— Я вам покажу дорогу, мистер Хаббард. Будьте добры
следовать за мной. Или, пожалуй, лучше вы идите вперед. К сожалению, это на
самом верху. Мы пройдем по главной лестнице, она шире.
Он распахнул перед ними дверь, и они прошли в холл, а оттуда
стали подниматься по лестнице наверх. Из-за украшений массивной рамы портрет
был чрезвычайно громоздким, и время от времени Дориан пытался помогать рабочим,
несмотря на подобострастные протесты мистера Хаббарда, который, как все люди
его сословия, не мог допустить, чтобы знатный джентльмен делал что-либо
полезное.
— Груз немалый, сэр, — сказал он, тяжело дыша, когда они
добрались до верхней площадки, и отер потную лысину.
— Да, довольно-таки тяжелый, — буркнул в ответ Дориан,
отпирая дверь комнаты, которая отныне должна была хранить его странную тайну и
скрывать его душу от людских глаз. Больше четырех лет он не заходил сюда. Когда
он был ребенком, здесь была его детская, потом, когда подрос, — классная
комната. Эту большую, удобную комнату покойный лорд Келсо специально пристроил
для маленького внука, которого он за поразительное сходство с матерью или по
каким-то другим причинам терпеть не мог и старался держать подальше от себя.
Дориан подумал, что с тех пор в комнате ничего не переменилось. Так же стоял
здесь громадный итальянский сундук — cassone — с причудливо расписанными
стенками и потускневшими от времени золочеными украшениями, в нем часто
прятался маленький Дориан. На месте был и книжный шкаф красного дерева, набитый
растрепанными учебниками, а на стене рядом висел все тот же ветхий фламандский
гобелен, на котором сильно вылинявшие король и королева играли в шахматы в
саду, а мимо вереницей проезжали на конях сокольничьи, держа на своих латных
рукавицах соколов в клобучках. Как все это было знакомо Дориану! Каждая минута
его одинокого детства вставала перед ним, пока он осматривался кругом. Он
вспомнил непорочную чистоту той детской жизни, и жутко ему стало при мысли, что
именно здесь будет стоять роковой портрет. Не думал он в те безвозвратные дни,
что его ожидает такое будущее! Но в доме нет другого места, где портрет был бы
так надежно укрыт от любопытных глаз. Ключ теперь в руках у него, Дориана, и
никто другой не может проникнуть сюда. Пусть лицо портрета под своим пурпурным
саваном становится скотски тупым, жестоким и порочным. Что за беда? Ведь никто
этого не увидит. Да и сам он не будет этого видеть. К чему наблюдать
отвратительное разложение своей души? Он сохранит молодость — и этого довольно.
Впрочем, разве он не может исправиться? Разве позорное
будущее так уж неизбежно? Быть может, в жизнь его войдет большая любовь и
очистит его, убережет от новых грехов, рождающихся в душе и теле, — тех
неведомых, еще никем не описанных грехов, которым самая таинственность их
придает коварное очарование. Быть может, настанет день, когда этот алый
чувственный рот утратит жестокое выражение и можно будет показать миру шедевр
Бэзила Холлуорда?..
Нет, на это надежды нет. Ведь с каждым часом, с каждой
неделей человек на полотне будет становиться старше. Если даже на нем не
отразятся тайные преступления и пороки, — безобразных следов времени ему не
избежать. Щеки его станут дряблыми или ввалятся. Желтые «гусиные лапки» лягут вокруг
потускневших глаз и уничтожат их красоту. Волосы утратят блеск, рот, как всегда
у стариков, будет бессмысленно полуоткрыт, губы безобразно отвиснут.
Морщинистая шея, холодные руки со вздутыми синими венами, сгорбленная спина —
все будет как у его покойного деда, который был так суров к нему. Да, портрет
надо спрятать, ничего не поделаешь!
— Несите сюда, мистер Хаббард, — устало сказал Дориан,
обернувшись. — Извините, что задержал вас. Я задумался о другом и забыл, что вы
ждете.
— Ничего, мистер Грей, я рад был передохнуть, — отозвался
багетчик, все еще не отдышавшийся. — Куда прикажете поставить картину, сэр?
— Куда-нибудь, все равно. Ну, хотя бы тут. Вешать не надо.
Просто прислоните ее к стене. Вот так, спасибо.
— Нельзя ли взглянуть на это произведение искусства, сэр?
Дориан вздрогнул.
— Не стоит. Оно вряд ли вам понравится, мистер Хаббард, —
сказал он, в упор глядя на багетчика. Он готов был кинуться на него и повалить
его на пол, если тот посмеет приподнять пышную завесу, скрывающую тайну его
жизни. — Ну, не буду больше утруждать вас. Очень вам признателен, что вы были
так любезны и пришли сами.
— Не за что, мистер Грей, не за что! Я всегда к вашим
услугам, сэр!
Мистер Хаббард, тяжело ступая, стал спускаться с лестницы, а
за ним — его подручный, который то и дело оглядывался на Дориана с выражением
робкого восхищения на грубоватом лице: он в жизни не видел таких обаятельных и
красивых людей.
